Каль летел в Канн на Всемирный фестиваль рекламы. Тем утром на борт лайнера «Airbus А321» вылетом в 8 часов 25 минут предстояло подняться его многочисленным коллегам мужчинам и женщинам, трудившимся в сфере рекламы, маркетинга и цифровых технологий. Все они символизировали собой небольшую семью счастливый плод глобализации. Семью очень разнородную, не объединенную ни общими верованиями, ни культурой, ни историей, но при этом понимающую правила игры и умеющую ориентировать их на получение прибыли. В глубинах этого микрокосма Каль воплощал собой признанного профессионала, вызывавшего восхищение, но в первую очередь зависть. Он привлекал к себе взгляды, а самые дерзкие, как правило, старались вступить с ним в контакт.
Каль ненавидел терять попусту время, в том числе и на обмен банальностями с посредственностями, неспособными удержаться от того, чтобы на несколько секунд, а то и минут, завладеть его вниманием. Он ступал на территорию, где его толкали вперед амбиции. Юные годы позволили Калю составить ясное и однозначное представление о человеческом роде, которое, по большому счету, давно и по праву наполняло его холодным отвращением. Это касалось как физических обязательств, сотканных из плоти и крови, так и общественных, которые, собственно, и составляли человечество. Он балансировал на грани анархизма, при котором больше ничем не сдерживаются отношения с позиций чистой, идеальной силы.
Еще издали Каль заметил несколько знакомых лиц.
Первое из них принадлежало мужчине хрупкого телосложения с лысым черепом, в плохо скроенном костюме и старомодных очках. Каль относил его к разряду чиновников. Людей он классифицировал точно также, как сегменты маркетинга. С одной стороны, это было для него игрой, чем-то вроде интеллектуальной гимнастики, позволяющей постоянно подвергать проверке способность выделять в человеке главное, с другой реакцией психики на полную неспособность запоминать имена, несмотря на отличную память. Поэтому фамилии коллег ему заменяли их общественные стереотипы.
Чиновник тоже перво-наперво увидел Каля. Его лисья физиономия отличалась резкими, бросавшимися в глаза чертами, наверняка представляя следствие культурного дарвинизма. Он был пиявкой, вечно жаждавшей к кому-нибудь присосаться. Не из потребности в человеческом общении, а потому, что другие обладали способностью платить. Счета за понесенные им расходы никогда не превышали двадцати евро, у него давно вошло в привычку в любой компании падать на хвост.
Широко улыбаясь и вытянув вперед правую руку, он направился к Калю.
Как поживаете, месье Доу? Давненько мы с вами не виделись.
Его блаженная улыбка разбивалась о ту бесполезность, которую он представлял собой в глазах Каля.
Сожалею, но у меня нет времени, ответил тот и зашагал дальше своей дорогой, не то что не пожав ему руки, но даже не посмотрев.
Чиновник его почти даже не задержал, словно размазанный на ветровом стекле автомобиля комар.
От него, как и от его дешевой улыбки, остался лишь комок зеленоватой желчи. Каль спиной почувствовал его смущение.
Подойдя к киоску, за которым начинались стойки регистрации «Эйр Франс», он остановился. Среди сладостей, снэков, игрушек, хай-фай наушников и аксессуаров для сна в скрюченном положении притаилось и несколько ежедневных газет.
В тот самый момент, когда он схватил с прилавка международной прессы «Уолл Стрит джорнел», ему на плечо легла неведомая рука. Позвоночник прострелило молнией.
Его позвал сторонник Саркози:
Как твои дела? Глядя со спины, я думал, что обознался. Куда ты пропал?
Под его носом, слишком длинным и тонким, привычно блуждала плотоядная улыбка. Он протянул правую руку.
Каль в ответ тоже улыбнулся, но при этом показал глазами, что у него заняты руки. Сторонник Саркози убрал ладонь и сделал вид, что это его ничуть не задело.
Я все так же заседаю в исполнительном комитете. А как твоя компания? Аналитики предсказывают вам светлое будущее.
Мы немного укрупнились и теперь делаем все, чтобы продолжать в том же духе.
Кто бы сомневался! С несколькими десятками миллиардов доходов вам наверняка есть из чего выстроить мощную защиту.
Каль посмотрел на него с улыбкой, за которой проглядывала легкая угроза.
Она и правда мощная. А ты как? По-прежнему трудишься на Драхи?
Да, сейчас с головой ушли в перекупку. Мы до такой степени разрекламировали банки, что теперь они больше не в состоянии нам отказать.
Расскажешь мне об этом в Канне.
Каль кивнул ему, давая понять, что ему надо заплатить за газету.
Конечно. Там и увидимся.
Газету Каль положил рядом с собой на столик в кафе посреди терминала. Стокмана он заметил только в тот момент, когда тот сел через пару стульев от него. Они поздоровались взглядами, больше не добавив к ним ни слова, ни жеста. Стокман выбивался из стаи остальных охотников, проявляя интерес исключительно к американским стартапам в сфере цифровых технологий и то только, когда они переходили в категорию В, и лишь в очень редких случаях предприятиям из категории С. После этого он прилагал все усилия, чтобы отправить непосредственно основателю проекта электронное письмо, и предлагал свои услуги по открытию филиала во Франции.
В свое время он был первым во Франции сотрудником «Гугл», затем «МайСпейс», «Скайп», «Фейсбук» и «Слэк». Дожидался начала торгов ценными бумагами на бирже, как правило, года через два-три после его появления, продавал принадлежавшие ему акции, уходил из компании и подыскивал себе новую цель.
Ему еще не исполнилось и сорока лет, а он уже был мультимиллионером и мог в любой момент бросить работу. Но зачем? Ведь в карман можно было положить и другие миллионы.
Этот человек не только входил в касту, но и выступал в роли этакого знаменосца, человека, о котором рассказывают легенды самым молодым, дабы объяснить, зачем вообще это все надо.
Каль первым поднялся на борт самолета и устроился в самом первом ряду. Затем положил под сиденье кейс, а дорожную сумку на колесиках с выдвижной ручкой засунул в багажный отсек. Но не успел еще даже вытянуть ноги, как к остальным местам уже выстроилась очередь. У него за спиной.
Ожидая, пока устроится чернь, он открыл «Уолл Стрит джорнел». Победе Трампа газета посвятила восемь полос.
Каль чувствовал витавшие в воздухе перемены. После появления социальных сетей, сообщений из ста сорока символов, равенства точек зрения университетского ученого и какого-нибудь Кевина из парижского пригорода Сен-Сен-Дени, опять стали заявлять о себе хозяева, раздувая костер невежества и злобы.
В унисон с соотечественниками по всему миру Каль выпячивал грудь. У них вырисовывался новый герой идеальное сочетание десятилетий забвения и неутомимого труда ради возрождения гадины[7].
Человека слева от себя он не знал, но в ряду справа узнал евангелиста и аристократа, которые вели между собой оживленную беседу. Евангелиста можно было определить по стилю что-то среднее между калифорнийским инженером и нью-йоркским хипстером: куртка поверх футболки с намеком на поп-культуру восьмидесятых годов, джинсы и белые кроссовки без носков. Цифровой пророк, которому если чего-то и не хватало, то это прически Дэвида Шинга[8]. Аристократа определяли по драгоценному перстню-печатке. Он был старшим отпрыском рода и носил его на безымянном пальце левой руки вместе с обручальным кольцом.
Средним и младшим его печатку полагалось носить на мизинце правой. Калю в который раз пришлось признать, что эти два паяца опровергали справедливость поговорки, гласящей, что по одежке не судят.