Вот эта забота прежде всего о ней заставляет его обрадоваться, когда вдали появился Алёша. Но ведь Алёша знает, к кому он сейчас подойдёт, знает: перед ним человек, у которого он отнял невесту, кому он предпочтён. Многие другие молодые люди не решились бы подойти к несчастливому сопернику, а и подошли бы с тяжёлым чувством, с ощущением вины, с готовностью на ссору. Алёша подходит «тотчас же», без сомнений, с чистым взглядом. Иван Петрович не может не признать: «его взгляд, кроткий и ясный, проник в моё сердце».
«Он был высок, строен, тонок; лицо его было продолговатое, всегда бледное; белокурые волосы, большие голубые глаза, кроткие и задумчивые, в которых вдруг, порывами, блистала иногда самая простодушная, самая детская весёлость».
В этом портрете виден, разумеется, Алёша, но ещё больше виден сам Иван Петрович, внешность которого нигде не описана, да и не нужна нам его внешность: слишком хорошо мы видим его душу. Он пристально смотрит на своего соперника и старается, изо всех сил старается смотреть как можно объективнее, ни одного лишнего упрёка, ни одной раздражающей ноты. Да, он видит «несколько нехороших замашек, несколько дурных привычек хорошего тона: легкомыслие, самодовольство, вежливая дерзость». Но и эти недостатки соперника Иван Петрович старается оправдать: не Алёшины это привычки; они характерны, свойственны для того круга, где воспитывали Алёшу; и не он в них виноват, да к тому же Алёша «был слишком ясен и прост душою и сам, первый, обличал в себе эти привычки, каялся в них и смеялся над ними».
Ивану Петровичу в голову не приходит сказать Наташе: да как же ты могла предпочесть мне, моей преданной и верной любви, м н е умному и доброму человеку этого пустого мальчика? Так вопрос не стоит для него, ему одно важно: не обидит ли он её, «не погубит ли» этот мальчик.
Раз о н а полюбила этого человека, Ивану Петровичу остаётся только одно: желать им счастья. И он ищет в Алёше хорошие черты; беспристрастно описывает его привлекательные свойства и старается оправдать то, чего не может принять.
Но, описывая Алёшу, он бессознательно говорит о нём очень страшные слова, выносит ему суровый приговор: «Даже самый эгоизм был в нём как-то привлекателен, именно потому, может быть, что был откровенен, а не скрыт. В нём ничего не было скрытного. Он был слаб, доверчив и робок сердцем; воли у него не было никакой. Обидеть, обмануть его было бы и грешно и жалко, так же как грешно обмануть ребёнка. Он был не по летам наивен и почти ничего не понимал из действительной жизни; впрочем, и в сорок лет ничего бы, кажется, в ней не узнал. Такие люди как бы осуждены на вечное несовершеннолетие».
А ведь, пожалуй, это не только Алёше приговор. «Вечное несовершеннолетие» страшное обвинение тем, кто воспитал этого «ребёнка» на горе не только окружающим, но и ему самому, кто обрёк Алёшу приносить людям зло, когда он хотел всем добра, но настолько не умел это добро делать, что оно оборачивалось бедой, несчастьем. Если бы он мог жениться на Наташе и подчиниться ей вполне, то, может быть, она сделала бы его счастливым и научила жить честно, да ведь он ничего же не мог сам таким его вырастили. Алёша вовсе не понимает, что сейчас, сию минуту он делает страшное зло, поступок убийственный, безнравственный, губит Наташино имя, честь её отца, наоборот, он уверен, что властвует событиями и руководит ими, то есть события, как всегда, сложатся сами, как он захочет.