Да ты не туда смотришь, с лёгкой досадой сказал кузен, лёгким толчком поворачивая голову Власа влево. Сюда глянь.
И вправду!
Помор глянул и чуть не задохнулся.
Сэр Вальтер Скотт собственной персоной, прошу любить и жаловать.
«Пуритане». «Чёрный карлик». «Легенда о Монтрозе». «Гай Мэннериг».
И рядом английские издания, ещё не переведённые в России.
«Rob Roy». «Ivanhoe». «The Pirate». «Quentin Durward».
О боже, только и смог выговорить Влас под довольный смех Венедикта. Какое сокровище откуда?
У меня батюшка служит по дипломатической части, пояснил кузен, блестя глазами. Выписал из Англии через своего давнего знакомца.
Влас в ответ только длинно и прерывисто вздохнул.
Я из них только «Пуритан» читал, да ещё отрывки из «Айвенго» в журнале каком-то, забыл название, сказал он, глядя на полку расширенными глазами.
Ну вот теперь и почитаешь, засмеялся Венедикт довольно. Хоть и сегодня вечером, и в ответ на удивлённый взгляд Власа сказал решительно. Я с матушкой уже поговорил незачем тебе на ночь глядя в корпус невесть как добираться, попразднуешь Рождество с нами, да и заночуешь у нас, а с утра вместе и поедем.
Отец Венедикта Иевлева оказался неожиданно малосимпатичным и остро напомнил Смолятину Кащея Бессмертного из сказок бабки Анисьи, отцовой матери именно таким Влас себе Кащея всегда и представлял худой, да так, что страшновато, кожа на угловатом костистом лице в обтяжку, высокие залысины от лба, тяжёлая, гладко выбритая челюсть. Черепаховые очки с толстыми стёклами нависают над прямым носом, а тёмно-лиловый сюртук обвисает на тощем теле, словно мужичья рваная рубаха на огородном пугале так и кажется, что вот дунет ветер и взовьются полы сюртука, захлопают на ветру парусом с оборванными шкотами3.
Голос Иевлева-старшего неожиданно оказался ему под стать скрипучий и пронзительный.
Сильвестр Иеронимович, представился он, пожимая Власу руку. Пожатие было крепким, хотя и рука оказалась такой же костлявой, как и лицо. По деду назван, вашему прадеду, стало быть. А к вам как обращаться, родственник?
Влас, чуть стеснённо пробормотал помор, гадая, как разговаривать с новой роднёй Иевлев-старший ему остро не понравился. А ведь его теперь, пожалуй, дядей величать придётся.
А по отчеству? улыбка Сильвестра Иеронимовича тоже была малоприятной, тонкие губы растягивались словно гуттаперчевые в почти прямую линию, да и доброжелательства в голосе было маловато.
Логгинович, Влас кашлянул, медленно обретая спокойствие. Только ни к чему это, Сильвестр Иеронимович, я ведь вас намного младше, вполне будет достаточно, если вы станете обращаться ко мне по имени.
На столе у Иевлевых красовался жареный гусь с яблоками, точно такой же, какие стояли на столах и в Корпусе, только здешний гусь был раза в полтора побольше, к тому же в корпусе Власу от гуся достался только крыло (правда мяса на нём было вдосталь), а сейчас перед ним на тарелке красовался сочный кусок гусиного окорока, и коричневые шкварки на коже исходили ароматным паром. Хлеба тоже было вдосталь, и чёрного, и белого, посреди стола красовалось большая фаянсовая супница, из-под сдвинутой крышки которой тянуло знакомым ароматом тройная налимья уха, тут же опознал Влас знакомый запах. И почти тут же перед ним очутилась глубокая миска с этой ухой янтарные лужицы жира окружали крупные куски беловатого рыбьего мяса и перья жареного лука.
По-простому едят, порадовался про себя Влас, берясь за серебряную ложку. Страх подумать, что было бы, кабы перед ним на столе оказался сложный столовый прибор из полутора десятков ножей и вилочек, который ему как-то довелось видеть в обеденной комнате адмирала Карцова. Откуда ж ему, поморскому мальчишке, знать, что с теми вилками и ножиками делать, как держать, да когда именно в ход пускать.
Ел Иевлев-старший так же, как и выглядел чопорно и угловато двигаясь, деревянно тянул ко рту ложку с ухой. Опрокинул серебряную чарку домашней кедровой настойки («ради праздника и нового знакомства»), уколов Власа неприятным взглядом, отчего кадет съёжился и едва не отложил ложку, прожевал кусок гуся, выпил ещё и, промокнув губы тонкой батистовой салфеткой, поднялся из-за стола.
Благодарю, хозяйка, церемонно склонил он голову в сторону жены, которая, к изумлению Власа, смотрела на него едва ли не с обожанием. Прошу у всех прощения, но мне надо работать. Рад был познакомиться с новой старой роднёй
Он вновь уколол Власа неприятным взглядом и удалился из столовой, шаркая и чуть прихрамывая.
Не понравился тебе отец? в голосе Венедикта прозвучали одновременно сдержанная усмешка и едва заметная обида.
Влас промолчал.
В спальне царил полумрак, за окном едва слышно шуршала позёмка, а в углу на тябле (божнице, напомнил себе Влас местный выговор) едва тлела масляная лампада, бросая длинные дрожащие тени на стены, обтянутые цветной тканью.
Офицерскую складную кровать принёс для Власа из кладовки лакей видно было, что он недоволен чудачеством молодого господина, благо в доме нашлась бы для гостя и целая свободная комната, но Венедикт упёрся: «Влас будет ночевать у меня!», за что Смолятин был ему только благодарен окажись он один в чужой комнате и вовсе тоска бы взяла. Недовольство недовольством, но ни единого недовольного слова лакей сказать всё-таки не посмел.
Ты не думай, что он вот такой, голос Венедикта чуть дрогнул. Нелюдимый там или чёрствый ну да, сначала можно и так подумать. Только он на своей службе едва не в первых. А хромает от того, что маму во время наводнения спасал вроде как вот вы с товарищами нашего эконома и профоса. Ногу ему бревном подбило
Власу стало стыдно.
Ведь не зря же говорят не суди людей по внешности. Он накрепко зажмурился, радуясь, что лампада едва светит, и Венедикту не разглядеть его лица.
А тебе он и вправду рад, судя по голосу, Иевлев улыбался. Влас молчал, и Венедикт, приподнявшись на локте, спросил. Ты спишь, что ли?
Влас молчал, стараясь, чтобы его дыхание было как можно ровнее.
Пусть думает, что я сплю.
2
А вы удивительно хорошо знаете русский язык
Пан Адам Мицкевич мельком глянул в окно (с серого питерского неба косо несло крупными хлопьями снег обычная рождественская непогодь) и, невольно поёжась, снял с вешалки плотную дорожную шляпу с широкими полями. Покосился на башенные напольные часы в углу тёмный орех, чиппендейловская резьба (ангелы и единороги), фигурные бронзовые стрелки в стиле барокко, готическая цифирь на посеребрённом циферблате.
Юзек! позвал он, невольно повышая голос. Невзорович на выкрик пана Адама чуть вздрогнул, но не изменил позы мальчишка сидел на высокой укладке, подобрав ноги в мягких домашних туфлях-бабушах.
В дверь просунулась кудлатая непокрытая голова густые усы и короткая, стриженая борода, глаза цвета старого ореха, прямой нос с едва заметной горбинкой. Кроме того, можно было видеть тёмную от загара шею и едва заметно засаленный ворот рубахи под тёмно-зелёным сюртуком.
Юзек, наконец-то, раздражённо бросил пан Адам. Кофры готовы?
Ещё несколько минут, пане, терпеливо ответил Юзек, чуть кланяясь. Он равнодушно скользнул глазами по сидящему на укладке Глебу а чего ему удивляться, когда он вчера сам отворил дверь перед этим мальчишкой, который в последние полтора месяца с именин пана Адама стал в этой квартире своим человеком. Да и постель вчера для этого мальчишки готовил тоже он. Никак не могу самый большой кофр закрыть
Голова камердинера скрылась за дверью.
Вы всё-таки уезжаете, пан Адам? вопрос был простой вежливостью, Глеб ещё с прошлого визита знал о намерении Мицкевича уехать, правда, поэт в тот раз так и не сказал, куда он едет.