Кто это «они»? мягко спросил Гуров.
Если бы я знал. Потому я и попгосил вас навестить меня. Людей, котогые желали бы мне зла, слишком много. Вы ведь тоже от меня натегпелись, а, Кгячко?
Ну что старое поминать, начал было Стас, отводя глаза.
Бгосьте, велел полуживой пан Ректор. Я все помню. Будь у вас тогда табельное да что там. Понимаю. А тут, как дошло до дела, выяснилось, что сгеди моих выпускников масса начальства, а сыскагей, настоящих сыщиков, пгактически нет. Я двадцать лет отдал следственной габоте, а кого я воспитал? Болтуны законодатели тгепачи. На исходе жизни оказалось, что я ничего полезного так и не сделал. Так что теперь мне и обгатиться больше не к кому. Так вот, милые мои. Мне не так важно, кто это сделал. Только бы выяснить, что с Данилушкой
Тут немощь все-таки взяла верх, синеватые губы затряслись, из-под полуопущенных век потекли слезы зрелище было жалкое. Хорошо, что в этот самый момент вошла медсестра и, увидев сцену вопиющего нарушения режима, без лишних слов выдворила обоих полковников из палаты.
Глава 4
От подобного обращения медсестры с сыщиками Лев Иванович и Станислав приходили в себя уже в метро. Гуров заметил, переводя дух:
Хорошо, что не спустила с лестницы. Вот это харизма у медперсонала. Да, медик сейчас в цене и силе.
В глубине души Лев Иванович надеялся, что подобная демонстрация отцовского горя смягчила друга, но вскоре выяснилось, что Станислав продолжает испытывать недостойные мыслящего человека чувства:
Не, ну вот неплохо сейчас было, Лева. Пан Ректор, упырь лихой, даже не извинился. Еще и с издевкой: «Бгосьте, все я помню!». Он помнит! Каково?
Лев Иванович примиряющим тоном предположил, что извиняться старый препод считает непедагогичным.
Ага! А как только приспичило, так и не к кому «обгатиться»! Это ему-то не к кому? Обращался бы сразу к самому! Вам-то он талдычил, кого учил и заваливал еще в Ленинграде?
Талдычил, талдычил, успокаивающе подтвердил Гуров. Что ты завелся-то так, Стас? Сколько лет прошло, а ты все как маленький обиды вспоминаешь.
Прошло-то много лет, а с мозгами-то у него по-прежнему швах. Видите ли, все бросайте и отправляйтесь выяснять, где его мальчик. Позвольте спросить: куда, для чего, зачем? И был ли мальчик?
Ну ты уже совсем утрируешь, с укоризной заметил Гуров. Ну а что-куда-зачем, то это легко проверить, если заявлял в розыск
Это если заявлял, продолжал Крячко. Ты, верно, не в курсе, какой пан Ректор забавник и трус, как не любит сор из избы выносить! Вот если бы, скажем, пол-института грохнули и освежевали, то он бы просто объявил субботник и послал уцелевших кровь замывать и только!
Гуров представил апокалиптическую картину и невольно хмыкнул и подумал: «Интересно. Если найдется хотя бы еще с десяток бывших студиозусов, которые так же относятся к пану Ректору, как Стас, то я бы не рискнул строить предположения, кому из них может быть выгодно ему насолить».
Что, если у него ум за разум зашел на старости лет? Профессиональная деформация, не скажу деменция. Может, и сына-то никакого нет. Может, он воображаемый?
«Вот разошелся», подумал Лев Иванович и пытался воззвать к разуму, а не мстительности друга:
Это как раз легко проверить. Если, конечно, сын законнорожденный, признанный. Полагаю, что так оно и есть, иначе с чего уж так ему убиваться? Тем более что врачи говорят: опасности для жизни пана Ректора нет, рановато ему исповедоваться. Пара запросов, и мы про его сына кое-что узнаем.
Убедившись, что друг и коллега пребывает в предновогоднем, благодушном и всепрощающем настроении и не желает проклинать старого людоеда, Станислав безнадежно махнул рукой:
Да понял я, понял. Ладно. К чему формальности, больно надо время тратить. Один звоночек, пара стаканов чаю ты чай будешь?
Нет.
Тогда три стакана, мстительно пообещал Крячко и набрал номер телефона:
Лилечка Ивановна, душа моя! Как твои дела?
В ответ прозвучал мощный бас:
Вашими молитвами. Что, Крячко, по рюмочке чаю?
Что мелочиться нам, взрослым людям. Сразу по стаканчику.
Подваливай.
Поскольку до института (теперь уже академии), который окончил Крячко, было недалеко, поэтому загадка личности Лилии разрешилась скоро. Бас, звучавший в трубке, принадлежал миниатюрной и изящной, как китайская статуэтка, женщине, похожей на младшую сестрицу Майи Плисецкой. По факту женщина являлась бессменным секретарем пана Ректора последние лет сто. Крячко, немедленно трансформировавшийся из старого злопамятного ворчуна в галантного рыцаря средних лет, преподнес женщине цветы и припал к ручке.
Царила Лилия Ивановна в приемной Ректора, которая совершенно не выглядела как положено, то есть безлико и официально. Здесь было уютно и даже как-то приветливо, стулья для посетителей, почему-то не стандартного черного, а теплого кофейного цвета, в цвет обивки ректорской двери, так и тянули присесть и поболтать. Два огромных, под потолок, беспрерывно цветущих китайских розана повышали настроение не у одного поколения учащихся. Пахло кофе и почему-то выпечкой.
У секретаря пана Ректора были карие глаза с острым взглядом, черные ломаные брови, явно без жалости и много лет формируемые по определенному шаблону, строгая, ни волоска в сторону, прическа, безупречная фигура без грамма лишнего жира. Интересно, что сама по себе она не производила впечатления доброй, душевной особы, но, по-видимому, под этой неприступного вида оболочкой скрывалось отзывчивое сердце.
Усадив гостей, она открыла специальный шкаф, быстро и со вкусом превратила рабочий стол в чайный, расположив в идеальном порядке стаканы в подстаканниках, угощения, сахарницы и все прочее, что всегда припасено у хорошей хозяйки для всегда желанных, пусть и нежданных, гостей.
Как всегда, в своем репертуаре, пророкотала Лилечка Ивановна, разливая чай в стаканы, хватай тару и излагай свое дело. Станислав Васильевич просто так своей душой не назовет, со знанием дела пояснила она Гурову ласковое к ней обращение Крячко по телефону.
Станислав, к удивлению коллеги, с огромным удовольствием отхлебнул чаю.
Лилек, твой чай спиртного не надо. А теперь расскажи, пожалуйста, откуда у пана Ректора сынок Данилушка.
Лилия Ивановна с кокетливым видом поморщилась:
Бога ради, не заставляй интеллигентную женщину прямо отвечать на подобные вопросы. И потом, тебе-то что за дело? Метишь на панское наследство?
Ну что ты, что ты, сказал Крячко, утирая «чайный» пот со лба.
Ладно, не хочешь говорить не надо, дело твое. Потом сам прибежишь и будешь упрашивать, а я еще подумаю, разговаривать ли с тобой.
Лилия Ивановна извлекла из длинного полированного ящичка сигарету необычного цвета и аромата и закурила, пуская дым в табличку «Не курить!». Сразу запахло тропиками и морем.
Если вкратце, то трудная защита, бурное отмечалово и божественно рыжая соискательница, сказала она.
Ишь ты.
Но, конечно, это было давно и неправда, немедленно открестилась от своих слов изысканная сплетница. Даниил ибн Олегович, он как-то сам фух! и появился в институте, чтобы смущать студенточек.
Фото есть? осведомился Крячко.
Студенточек? сострила Лилия Ивановна, открыла своим ключом дверь в кабинет начальства, по-хозяйски вошла и вышла, уже имея при себе фото в рамке.
У вас что же, от всех замков в учебном заведении ключи имеются? с немалым удивлением спросил Лев Иванович.
Конечно, просто отозвалась секретарь, пожав плечами. Как же иначе.
Станислав, разглядывая портрет ректорского сына, заметил:
Мама-то и в самом деле была красавица. И в самом деле рыжая. А кто такая?
Чуть опустив веки, Лилия Ивановна выпустила струйку дыма и скривила губы: