По лестнице поднимались не спеша.
Мы не позвонили в дверь, вспомнил вдруг Глеб, приостанавливаясь на очередной ступеньке, но Кароляк только отмахнулся:
Не надо. Пан Юзеф не любит церемоний и всегда настаивает, чтобы заходили попросту.
Пан Юзеф интересный человек, сказал Глеб задумчиво, вспоминая знакомство с Олешкевичем в салоне Марии Шимановской.
Чрезвычайно, охотно согласился Габриэль, и на этот раз в его улыбки не было ни тени насмешки, так не нравившейся Невзоровичу. Ты, наверное, не слышал, но он предсказал наводнение, то самое, время которого ты со своими друзьями-москалями совершили столько подвигов.
Насмешка проснулась опять, но на этот раз она была незлая, и Глеб не стал обижаться. Да и к чему не хотел же ведь Габриэль на самом деле посмеяться над ним или его оскорбить. Не с чего же?
Каким образом? несколько оторопело спросил Глеб, пытаясь догнать широко шагавшего со ступеньки на ступеньку Габриэля. Тот в ответ только молча пожал плечами должно быть, и сам не знал, каким образом Олешкевичу удалось такое.
В бельэтаже Кароляк остановился перед тяжёлой даже на вид дверью в квартиру, поджидая чуть отставшего от него Невзоровича и предупредил вполголоса:
Только ничему не удивляйся так надо.
Чему? не понял Невзорович.
Поймёшь, опять сказал Кароляк, отворяя дверь. Мелодично звякнул колокольчик, Глеб перешагнул порог вслед за Габриэлем и оказался в просторной прихожей с арабской росписью на белёных стенах.
И едва не зажал нос.
По всей квартире слоями густо плавал острый запах, тот самый, который так поразил Глеба в салоне Шимановской так пахло тогда от Олешкевича, но сейчас запах был гораздо сильнее. Глеб покосился на Габриэля, но лицо приятеля было невозмутимым, хоть и нос сам по себе, против воли, чуть морщился запах Кароляку был неприятен, но явно привычен.
И тут Глеб догадался.
Котёнок!
Но сказать он ничего не успел.
Отворилась дверь в боковушку, и в прихожей возникла женщина ширококостная, тучная и низкорослая, в неряшливо перевязанном под грудью салопе10 и потрёпанном переднике, с несколькими седыми волосками над верхней губой и тёмно-малиновой бородавкой на полной левой щеке.
Экономка?
А, пан Гавриил приветливо протянула она по-русски хриплым, почти мужским голосом. Добро пожаловать, добро пожаловать. И незнакомый панич
Экономка вопросительно уставилась на Глеба водянисто-голубыми глазами, одновременно ухитрившись принять сброшенную Кароляком ей на руки крылатку.
Здравствуй, Фёкла, приветливо сказал Габриэль, привычно поморщившись, впрочем, на «Гавриила». Это пан Глеб, из наших же, теперь, должно быть, станет бывать здесь не редко, и наверняка и без меня даже. Дома ль господин?
Да, дома, работает с самого утра, охотно откликнулась Фёкла, принимая шинель с плеч Невзоровича. Но если кто придёт, велел немедля ставить самовар
Никого нет ещё? осведомился Габриэль почти по-хозяйски. Впрочем, по нему было видно, что он в этом доме не впервые и чувствует себя действительно, как дома.
Да пока что вы первые, господа, охотно отвечала Фёкла.
На пороге боковушки за её спиной возникло сразу три кошки серая, чёрная и трёхшерстная, уселись на пол с обеих сторон порога и уставились на гостей требовательно и внимательно. Ну да, так и есть, уверился Глеб. Пристанище кошек, вот откуда такой запах. Ничуть не удивлюсь, если тут помимо этих трёх кошек (всё-таки кошек, а не котов!) есть ещё три-четыре, да ещё и котов пара штук. Кароляк, заметив, куда смотрит Глеб, усмехнулся опять всё той же усмешкой и сказал экономке, кривя губы:
Фёкла, там на лестнице, в парадном, котёнка подбросили
Охти мне! всплеснула руками экономка, заметалась, пристраивая крылатку и шинель гостей на обшарпанную вешалку в углу. Да вы проходите, господа, проходите, барин ждёт.
И почти тут же вынырнула за дверь на лестницу. Трёхшёрстная кошка выскочила следом, а к серой и чёрной на пороге добавилась ещё одна, дымчатая, одноглазая, вцепилась золотистым глазом в приятелей.
И много в этом доме кошек? спросил Глеб, покачивая головой.
Двенадцать, пренебрежительно фыркнул Габриэль, словно сказал: «Экая глупость!». Постоянных двенадцать, а так и больше бывает. Видишь вот сам подкинули опять котёнка. Поражаюсь, как его Шимановская принимает она кошек терпеть не может, и кошачьего запаха не выносит
Он решительно толкнул ещё одну боковую дверь, напротив той, что вела в комнату Фёклы (Глеб успел заметить, что из прихожей, помимо этой двери вела ещё одна, высокая двустворчатая, крашенная светло-голубой краской, с медными ярко начищенными ручками в форме львиных голов на филенках), и шагнул через порог в просторную светлую комнату:
Дзень добжи, пане Юзеф!
Глеб шагнул следом и остановился около порога, поражённый новой обонятельной гаммой и внутренним видом комнаты. В густой насыщенный гамме запах кошек мешался с запахами масляной краски и скипидара. Там и сям по полупустому залу с голыми белёными стенами были разбросаны обрывки картона и сломанные кисти, у низкого подоконника, за которым виднелся широкий проспект, лежала разбитая палитра, вымазанная краской в такой небывалой радужной смеси, что рябило в глазах. В углу стояли, наваленные друг на друга грудой холсты в подрамниках.
Мастерская художника, понял Невзорович.
Сам хозяин во всём этом хаосе, где не было почти никакой мебели, крове небольшой козетки в углу, был даже не сразу заметен. Но когда Глеб его увидел, то удивился, как не заметил его сразу.
Середину комнаты занимал высокий мольберт с взгромождённым на него большим холстом тыльной стороной к двери, в которую вошли Невзорович и Кароляк. Из-за мольберта на скрип двери (петли скрипнули довольно громко, видно было, что в доме художника давно не смазывали дверей Глеб мгновенно вспомнил, что и входная дверь из парадного тоже скрипнула, и тоже достаточно заметно, но он почему-то не обратил на это внимания, озадаченный загадкой котёнка) выглянул Олешкевич в домашнем халате и турецких бабушах, на голове сбит набок плоский чёрный берет, из-под которого торчат всклокоченные волосы. Видно было, что художник гостей не ждал, но Кароляка это не смутило ни на мгновение. Олешкевича, впрочем, тоже.
А! радостно воскликнул он, отшвыривая в сторону измазанную краской кисть от неё на паркете осталось размазанное ультрамариновое пятно. Габриэль! Глеб! Добро пожаловать!
Что-то пишете, пан Юзеф? полюбопытствовал Невзорович, попытавшись заглянуть за мольберт, но Олешкевич торопливо закинул холст непрозрачной занавесью:
Потом, потом! засмеялся он хрипловато и весело. Вот закончу, тогда добро пожаловать, смотрите, ругайте, хвалите, критикуйте и любуйтесь как вам это будет угодно. А пока что прошу в гостиную!
Гостиная Олешкевича была ненамного богаче, чем мастерская два потрёпанных дивана, козетка и глубокое кресло и несколько стульев с выгнутыми спинками и подлокотниками,, потускнелая шёлковая обивка стен, когда-то малахитово-зелёная, а теперь выцветшая и бледная. Из закопчённого камина с чуть погнутой решёткой ощутимо тянуло дымом, но теплом и не пахло. Должно быть, художник что-то в нём жёг определённо не дрова. Бумаги какие-нибудь, сумрачно подумал Глеб, оглядываясь по сторонам. Рядом с камином громоздилось английское бюро с откидной столешницей, запертое на ключ, наверху которого высился мраморный бюст Наполеона. На бледном зелёном шёлке стен ещё можно было заметить следы старинной позолоты, вензеля и сплетения золотистых полос. За покрытыми инеем стёклами высоких окон угадывался укутанный в снеговые шубы небольшой сад по соседству с доходным домом стоял чей-то особняк. В отворённую форточку ощутимо тянуло морозом, но ни Глеб, ни Габриэль и не подумали её притворить так хоть каким-то образом можно было ослабить запах красок и кошек.