Вышло так, что все приятели оказались в этот день заняты одни семейными делами, другие просто неизвестно чем. И вдруг оказалось, что у одинокого гимназиста, которому уже исполнилось шестнадцать, нет никакой идеи, чем себя развлечь.
Из детских игр он уже вырос. А для того, чтобы завалиться в кафе, заказать что повкуснее, слопать в одно лицо, откинуться на спинку кресла и смотреть в неизвестном направлении, как это делают пожилые холостяки, он был ещё слишком юн и горяч.
Но на ум приходила только Микалина Карская из параллельного класса гимназии. Высокая, с круглыми плечами и уже оформленной грудью, а ещё невероятной светлой, молочно-белой кожей, на фоне которой её иссиня-чёрные волосы казались набросками тушью. Она не просто казалась взрослой барышней она была ей, и была просто очаровательна. Даже учителя немного побаивались взгляда её по-египетский миндалевидных, пронзительно-зелёных глаз.
С Микалиной он бы с удовольствием поболтал хотя и никак не мог сообразить, о чём. Странное дело: двое мальчишек всегда найдут, о чём поболтать, даже если разговор закончится дракой. А вот перед девочкой, особенно тебе нравится, стоишь, словно язык проглотил. Боишься сказать глупость. И, что особенно обидно, когда наконец открываешь рот, то именно глупость и говоришь.
Наверное, влюблённые поэтому и ходили в театр или синемотограф. Обсуждать фильмы дело безопасное. А ещё фильмы часто бывают о счастливой любви, которая смогла преодолеть все испытания.
Надо сказать, что межвоенный польский кинемотограф это очень особенное явление. Снимали действительно много, и фильмы шли с огромным успехом, доходя даже до Британии. Ближе к началу 1930-х годов он даже начал разветвляться отдельные школы и традиции. Краковские киностудии конкурировали с варшавскими, а после шумного успеха Олеси по Куприну ходили слухи, что своё кинопроизводство появится и на Кресах Всходних. Сам знаменитый Доленга-Мостович, которые был родом из этих мест, готовил сценарий трагикомедии из деревенской жизни Полесья. А молодой режиссёр Бексиньский, очарованный здешним гетто, уже собирался снимать прямо в Бресте-над-Бугом Фонарь чародея мистическую драму в духе пражской готики.
Так что Яцек мог бы обсудить с Микалиной и вот этот, ещё не вышедший фильм
На этой мысли кто-то его окликнул.
Но увы, это была не Микалина. К гимназисту подскочил юркий, мелкий и чернявый Мотя Бялоскурник.
Этот Мотя, сын слесаря Хаима Бялоскурника, был парнишка ловкий и пронырливый, один из тех, кто ещё в юности знает весь город, и его знает весь город, а откуда и как непонятно. Мотя, разумеется, не мог и мечтать о том, чтобы учиться в первой гимназии. Но и отцовской профессией овладевает не спешил, предпочитая куда более древний промысел, которым, судя по мемуарам русских генералов, городские евреи занимались ещё со времен строительства крепости шататься по городу, всё узнавать и предлагать услуги. С таким не соскучишься. Ну всё равно что-то подсказывало гимназисту Яцеку не бывать Моте большим человеком.
Никогда он не станет ни равом Бялоскурником, ни паном Бялоскурником, ни даже советским Мордахеем Хаимовичем.
Чего было у него заведомо не отнять так это умения вести разговор. Яцек не успел оглянуться и вот они уже шли вверх по Дабровской, и Мотя непрерывно трещал о том, как им сейчас будет весело.
Да, развлечений в городе хватало. Все театральные тумбы ими залеплены. Но на них может прийти каждый, поэтому они и не кажутся такими интересными.
Однако есть и представления более тайные, для избранных. Чтобы попасть на такое, во-первых, нужно о нём узнать, а во-вторых, нужны деньги.
У Яцека деньги были.
А Мотя продолжал. Как и полагается, он тоже слышал про Фонарь чародея. И даже уже успел разнюхать, что подготовка к съёмкам идёт полным ходом. Чтобы успеть со съёмками, часть будут снимать прямо здесь, на центральных улицах, а зимние сцены и комнаты в павильоне. Причём павильон разместили здесь же, в Адамково, где возле аэродрома как раз нашёлся подходящий ангар.
Под этим напором Яцек чуть не рассказал о своих сердечных проблемах. Но не стал, а то ловкий Мотя и на них решение найдёт и в бордель потащит. Не было сомнений, что в этом деле он тоже разбирается.
Тем временем они уже свернули с главной улицы в какой-то заулок и оказались в совершенно незнакомом топком дворе, где лежали строительные доски. Мотя подвёл гимназиста к зелёной двери, потянул на себя и Яцек увидел ступени вниз, а там, внизу, ещё одну дверь и мрачного, бритого налысо типа во фрачном костюме. Этот тип собирал деньги за вход.
Всё произошло настолько быстро, что Яцек даже не успел запомнить, сколько он заплатил. За подвальной дверью открылся ещё один коридор, который вывел их в небольшой сводчатый зал с покатыми стенами, выложенными кирпичём.