Но вы правите целой технологической империей.
Я считаю, что технология должна улучшать реальность, а не заменять ее, объяснил Эштон. Если у вас есть достаточно умных вещей если ваши вещи достаточно умны, они будут знать каждое ваше желание и вам никогда больше не придется смотреть в экран.
Он провел ладонью по дивану.
Эта обивка расшита вручную. Я купил ее, когда изучал приемы резьбы по кости в Нигерии. Потрогайте.
Я и без того постоянно водила пальцами по дивану, но после его слова выразительно взмахнула ладонью, жалея, что не отполировала свои обгрызенные ногти.
На экране так не получится, продолжил Эштон. В цифровом мире отсутствует текстура. Он бесконечно воспроизводится, создает копии себя самого. Быть может, именно поэтому меня тянет к древностям, созданным вручную предметам, уникальным вещам. Коллекционирование таких вещей в некотором роде мое хобби. Может быть, даже фетиш. Доставщик из UPS приходит так часто, что у него даже есть доступ на территорию по отпечатку пальца. Но некоторые предметы я создал сам.
Наоми которая сейчас стояла в углу под картиной Джексона Поллока и ела креветок из специального бокала для креветочных коктейлей, стоящего в отдельной чаше со льдом посмотрела на меня, слегка расширив глаза. «Видишь, что я имею в виду?» читалось в этих глазах. Я отвела взгляд.
Я думала, ваш фетиш Обвела жестом синюю комнату. Ну, вы понимаете.
О, вы заметили цветовую схему? со смехом сказал Эштон. Это началось почти как шутка, небольшая игра на мысли о «голубой крови» благородной крови. Предприниматели благородное сословие Америки, но мы так же ущербны, как монархия Старого Света, если просто оказываем протекцию своим друзьям, не говоря уже о наследниках. Если у меня будут дети, я не оставлю им ничего, кроме интеллектуальных орудий и трудолюбия. Может быть, сборник хайку или загадок с подсказками относительно того, где искать всякие забавные мелочи.
Я засмеялась.
Это забавно, продолжил Эштон с напряженной улыбкой, но я не шучу. Синий цвет это символ. По сути, я говорю, что каждый должен сам сделать себя представителем «голубой крови». Я короновал себя сам.
Он изобразил, как надевает корону себе на голову, и несколько человек, стоявших поблизости, улыбнулись, глядя в нашу сторону.
Не важно, заключил Эштон, окинул взглядом вечеринку, потом сжал губы и неопределенно хмыкнул. Я проследила за его взглядом и увидела Наоми, на которую этот взгляд и был устремлен. Она хихикала вместе с одним из парней в футболке и блейзере; в руке у нее была зажата целая нога королевского краба. Темные волосы, выбившиеся из косичек, блестели на свету, придавая ей озорной, юный вид.
Мне было знакомо выражение зачарованного интереса, отразившееся на лице Эштона. Я сотни раз видела это выражение на лицах друзей, родственников, предающихся воспоминаниям учителей (которые вскоре после этого разочаровывались во мне), и даже память об этом все еще жгла меня на лице парня, в которого я была влюблена в старшей школе, а он сел рядом со мной в автобусе только ради того, чтобы спросить меня о моей сестре.
Она весьма привлекательна, произнес Эштон. Уверена в себе.
Мы смотрели, как с губ Наоми слетел смешок, превратившийся в полномасштабный смех. Вскоре она смеялась так сильно, что была вынуждена опереться рукой о стойку, чтобы не потерять равновесие.
Вы с ней хорошо ладите?
Конечно, ответила я, а потом добавила с легкой хрипотцой в голосе, выдававшей ложь: Мне кажется, она с кем-то встречается.
Эштон склонил голову набок, потом медленно повернулся ко мне, словно сова, которая заслышала мышь, шуршащую в траве.
Вы так считаете? уточнил он.
Я провела обоими указательными пальцами по расшитой бусинами поверхности дивана.
Да, я так считаю.
Эштон погладил свою бороду и осведомился:
Сколько вам лет?
Двадцать три, сказала я.
Идемте, велел он.
Участники вечеринки с любопытством смотрели, как мы идем к лестнице, и расступались, чтобы пропустить нас.
В двухэтажном кабинете, где вдоль стен тянулись книжные полки, а на полу лежала тигровая шкура, Эштон подвел меня к простой лампе с асимметричным кожаным абажуром и латунной фурнитурой. Я не могла понять, почему из всех предметов в кабинете именно эта лампа была чем-то особенным.
Очень шикарно, сказала я, не придумав ничего лучше. Эштон просиял. Пол у нас под ногами пульсировал от звуков музыки в стиле техно, звучащей на первом этаже.
Не так шикарно, как выглядит, сказал он. Потом сообщил, что это один из немногих светильников в доме, которые все еще включались посредством старомодного выключателя. Щелкнул выключателем несколько раз, а потом, словно по велению мимолетной мысли, снял с ближайшей книжной полки три дневника для записей в сделанных на заказ кожаных переплетах. Глубоко вдохнул запах этих переплетов, словно наслаждаясь ароматом тонкого вина.
Редкой выделки кожа, сказал он, протягивая их мне, чтобы я тоже могла их понюхать.
В трехуровневой гостиной мы полюбовались четырьмя сосудами из известняка, стоящими по бокам гигантского мраморного камина. Это были элегантные сосуды размером с человеческое бедро, имевшие форму пули, крышка каждого из них была вырезана в форме головы одна человеческая, три звериных.
Мои сосуды Тиффани, сказал Эштон.
Как ювелирный бренд?
Нет, ответил он. Как некоторые люди называют свои машины. Тиффани мое первое крупное приобретение. Он улыбнулся. Вы знаете, для чего они нужны?
Древнеегипетские сосуды, сообщила я, вспоминая уроки в школе. Для хранения органов.
Отлично, похвалил он. Канопы. Восьмисотые годы до нашей эры.
Они пустые? спросила я, морща носик как я надеялась, мило.
Какой в этом был бы интерес? Эштон указал на каждый сосуд, называя органы, хранящиеся внутри. Желудок. Кишечник. Легкие. Печень. Он сделал паузу. От мозга египтяне избавлялись.
Доставали через нос крючком, подхватила я.
Общее заблуждение. Он резко взмахнул рукой. Его взбивали, сунув палочку в нос, пока он сам не вытекал из ноздрей.
Когда Эштон повернулся, чтобы выйти из комнаты, мне показалось, что я слышу слабый писк. Точнее говоря, мне показалось, что я слышу слабый, но членораздельный писк. «Нет!» гласил этот писк. Я замерла на месте, прижав ногой половицу. Никакого скрипа. Как будто в новеньком особняке Эштона могли быть скрипучие полы!
В его спальне стояло одно из самых ценных его приобретений туалетный столик синего цвета с инкрустацией из белой блестящей кости в виде повторяющегося узора флёр-де-лис.
Флёр-де-лис, пояснил мне Эштон, предположительно должен символизировать лилию или, может быть, ирис. Он хорошо известен по своему использованию во французской геральдике, но у него есть и более темная история. В некоторых местах например, в Новом Орлеане этим символом клеймили рабов за попытку побега. Клеймили, повторил он, выводя пальцем контуры флёр-де-лис на моем обнаженном плече.
Это ужасно, отозвалась я, поглаживая крышку туалетного столика. Осколок кости порезал мне палец. Ой! воскликнула я, прижимая к порезу большой палец, чтобы остановить кровь.
Не бывает боли без удовольствия, ответил Эштон. Лизнув свой указательный палец, он стер с белого костяного узора мою размазанную кровь.
Мне казалось, что наоборот, сказала я.
Неожиданно Эштон поднял лицо к потолку.
Андреа! позвал он, словно отдавая приказ воздуху.
Да, Эштон? откликнулся сверху женский голос, низкий и обескураживающе спокойный. Я осмотрелась по сторонам. Я Андреа, цифровой ассистент Эштона, объяснила невидимая женщина.
Пришли дворецкого с лейкопластырем, дорогая.
Конечно, Эштон.