Уф, наконец-то я вас нашел, еле слышно выдохнул с облегчением Юрий.
Почти все в сборе, кивнул в ответ Яшка. Вот только Фомича нашего нигде не видно.
Он прыгал самым последним, сразу после тебя, значит, его не должно было отнести слишком далеко от места вашей высадки, озабоченно прошептал Ремизов. Нужно его найти, и срочно, пока не рассвело. Вы слышали, как громыхнуло, когда самолет взорвался? А раз, слышали мы, то и немцы тоже слышали. Утром они начнут прочесывать местность в поисках выживших. Нас будут искать.
* * *
Территорию поиска разбили на квадраты и начали обход каждый своего намеченного участка. Капитана обнаружили метрах в трехстах от места встречи группы Фомич (так их диверсионный отряд любовно называл своего бессменного вот уже три года командира) был мертв. Неудачное приземление стоило ему жизни. Из груди Фомича торчал расщепленный на конце, окровавленный древесный сук, который проткнул тело капитана насквозь, пригвоздив к земле.
Странно. Такой опытный мужик, как Фомич, не мог вот так глупо погибнуть, задумчиво проговорил, потирая подбородок, крепко сбитый, степенный сибиряк лет тридцати пяти. С легкой руки смешливого Яшки звучное, исконно русское имя Степан Пантелеймонович (так звали сибиряка) быстро сократили до Пантелея. Прозвище прижилось и прилипло к хозяину намертво. В диверсионной группе Пантелей являлся кадром бесценным, потому как был прирожденным следопытом и стрелял всегда без промаха, почти не целясь.
Юрий Ремизов присел перед телом на корточки и начал его осматривать. Даже в густой темноте было заметно, что для такой ужасной раны вокруг тела Фомича натекло нехарактерно мало крови. Присмотревшись, Ремизов обнаружил нечто странное. Юрий осторожно снял шлем с головы Фомича. Все лицо капитана представляло собой узор из многочисленных мелких ожогов, а лицо казалось сильно перекошенным, словно его свело судорогой.
Судя по всему, он погиб еще в полете, от удара молнии, предположил старший лейтенант. Наверное, сердце остановилось.
Ремизов ладонью смежил Фомичу веки, после чего поднялся на ноги. Мужчины скорбно потупились, отдавая товарищу последнюю дань уважения минутой молчания.
Тело нужно спрятать. Документы и карту заберем с собой, отдал распоряжение Ремизов, автоматически возглавив, после гибели товарища капитана, их диверсионную группу.
* * *
Фомича похоронили, наскоро выкопав неглубокую могилу, обложив ее найденными поблизости камнями, а сверху забросав зеленым лапником. Теперь группе предстояло разрешить невыполнимую задачу: остаться в живых в глубоком тылу врага, в совершенно незнакомой местности и без связи, при приземлении Яшка, отвечающий за рацию, случайно грохнул ее об острый каменный уступ. Аппаратура в результате «приказала долго жить».
Ближе к рассвету гроза стала утихать, ливень постепенно перешел в накрапывающий мелкий дождик, а пронизывающий промокших почти насквозь солдат ветер, наконец, соизволил поменять свое направление и дать бойцам некоторую передышку.
Ремизов, усевшись на покатый мшистый валун, вынул карту и начал прикидывать их примерное месторасположение.
Значит так: последние известные нам координаты этот район, Юрий обвел большим огрызком карандаша круг на карте. Самолет разбился примерно в двух двух с половиной километрах от места нашей высадки.
Сделав в уме подсчеты, Ремизов провел пунктирную линию, определяя место гибели самолета.
Угу, значит, мы сейчас, где-то здесь, пробормотал он себе под нос, обводя новый кружок на карте.
К старшему лейтенанту бесшумно подошел Пантелей. Он присел рядом на валун, положив тяжелый автомат плашмя себе на колени.
Что будем делать, командир? спросил он вполголоса, не глядя на Юрия.
Картина вырисовывается следующая: мы в самой, что ни есть, баварской глубинке, и Яшка разломал рацию, стараясь не выдавать охватившей его внутренней паники, нарочито спокойным тоном изложил сложившуюся ситуацию Ремизов.
Без связи нам хана, коротко, но ёмко констатировал сибиряк.
Нам нужно на время затаиться и переждать возможную облаву, а там видно будет, предложил Ремизов. Навряд ли в этой глуши расположены регулярные военные части. Тут, недалеко, есть старая крепость я заметил с воздуха. Там пока и засядем.
Глава 3
Доктор Клаус Грубер, яростно вцепившись в угловую поверхность массивной столешницы резного письменного стола, угрожающе склонился над вжавшейся в кресло с высокой спинкой совсем еще молоденькой девушкой. Она обхватила себя за худенькие плечики обеими руками и глядела на господина Грубера снизу-вверх вытаращенными в испуге, заплаканными глазами.
Как ты могла? в бешенстве рычал доктор Грубер. Моя дочь гулящая девка, а ведь тебе не исполнилось еще и восемнадцати! Кто этот подонок, который заделал тебе ребенка? Я убью его!
Отец, прошу тебя! Мы любим друг друга! в отчаянии выкрикнула девушка, еще больше вжавшись в обтянутое кожей сиденье кресла и непроизвольно обняв обеими руками уже заметный животик, словно пытаясь защитить то, что росло у нее внутри. Больше всего ей хотелось сейчас исчезнуть, раствориться в пространстве, только бы не слышать этих жестоких слов обвинений, которые, подобно змеиному яду, выплевывал из себя доктор Грубер.
Так ты назовешь мне его имя? еще больше нависал над дочерью доктор. Мария, я приказываю тебе!
В ответ девушка лишь отрицательно замотала головой и зажмурилась, чтобы не видеть реакции отца. Она прекрасно знала, что отцовские угрозы не являются пустым звуком, и наказание будет очень суровым.
Доктор Грубер являлся человеком жестоким и беспощадным, даже для своих домочадцев в детстве Мария не раз оказывалась свидетельницей приступов отцовского гнева, который обрушивался на её мать и домашнюю прислугу. Доктор не гнушался и рукоприкладства.
Вот и в этот раз, он уже было замахнулся на дочь, намереваясь дать ей жесткую пощечину, как в кабинет без стука ворвался чрезвычайно взволнованный младший офицер охраны.
Доктор Грубер, Вас срочно вызывает к себе оберштурмбанфюрер Гаус.
Это не может подождать? недовольно отозвался Клаус Грубер, оглядываясь через плечо.
Никак нет! Дело не терпит отлагательства, щелкнул каблуками офицер.
Иди к себе и не смей выходить, пока я не решу, что с тобой делать дальше, прошипел на ухо дочери доктор Грубер, после чего резко развернулся и стремительно вышел из кабинета.
Мария осталась одна в большом, наполненном старинной резной мебелью и развешанными по стенам цветными гобеленами ручной работы, личном кабинете отца, замерев на одном месте и пытаясь собраться с разбегающимися мыслями. В голове возникли воспоминания, с чего же все это началось.
* * *
Уважаемый профессор Берлинского университета, Клаус Грубер был страстно увлечен наукой и фанатично предан Третьему Рейху, и воспитанием единственной дочери практически не занимался до тех пор, пока полгода тому назад ему не пришло трагическое известие о смерти супруги от острого туберкулеза. Здраво рассудив, что негоже оставлять молодую девушку одну, без присмотра, в находящемся на военном положении Берлине, доктор Грубер, хотя и не слишком охотно, но все же забрал ее к себе.
Очутившись в старинном замке, куда ее привезли тайно, под покровом темноты и с завязанными глазами, Мария, по сути, стала еще одной его пленницей. Покидать пределы крепости ей не дозволялось, и девушка отчаянно скучала. Совсем еще юная, белокурая немка была единственной особой женского пола в гарнизоне, если не считать пожилой глуховатой кухарки из местных, которая старалась не покидать пределы своей кухонной вотчины и боялась новых обитателей замка, как огня.