В конюшню! кричу ему. В конюшню!
Взбегая к дому на бугор, мы мельком видели, как наши мулы скачут полем и те трое за ними бегут. А завернув за дом, к конюшне, и повозку нашу увидали: Джоби маячит на сиденье над голым дышлом, торчащим впереди, а бабушка стоит, грозя нам зонтиком, и знаю кричит, хоть ее и не слышно. Наши мулы ускакали уже в лес, но трое пеших бегут еще полем, и старая белая лошадь тоже смотрит на них из конюшни, а нас не замечает, но вот храпнула, дернулась назад и опрокинула копытом что-то ящик с ковочным инструментом. На лошади веревочный недоуздок, привязанный к лесенке, что ведет на сеновал, а на земле трубка лежит недокуренная и даже еще не погасла.
Мы взобрались на лесенку, а с нее на лошадь, и когда выехали из конюшни, то еще видно было тех троих солдат; но у ворот мы замешкались, пока Ринго слезал и отворял их и опять на коня влезал, и солдат не видно стало тоже. Когда мы подрысили к лесу, их уже и след простыл, и не слыхать ни звука, только конь натужно шумит нутром. Мы пошли тише, потому что старый этот конь снова на быстрый аллюр перейти уже не мог, и на ходу прислушивались, и лишь почти уже к закату выехали на какую-то дорогу.
Вот тут они прошли, сказал Ринго, и я увидел следы мулов. Обоих наших тут следы и Тестя, и Стоика. Я их где хочешь признаю. Они сбросили янков с себя и домой теперь правят.
А ты уверен? спросил я.
А то нет. Я же всю жизнь с этими мулами. Что ж я, по-твоему, следов не знаю ихних?.. Веселей, коняга!
Мы поехали дальше, но конь идти быстро не мог. Потом луна взошла, но Ринго говорил по-прежнему, что видит следы наших мулов. И мы ехали дальше, только теперь коняга шел еще тише, и вскоре Ринго задремал и слетел бы наземь, если б я не поддержал, а чуть погодя уже Ринго меня подхватил я и не заметил, как заснул. Который час, мы не знали, и нам все равно было; но какое-то время спустя конь наш гулко и неторопливо простучал копытами по доскам, и мы свернули с дороги, привязали недоуздок к деревцу; должно быть, заползали мы под мост уже спящими, и обоих нас во сне тянуло лезть, бежать куда-то. Потому что если б до конца лежали неподвижно, то они б нас не заметили. Я проснулся снились мне раскаты грома, и сон словно продолжался. Светло было; даже под мостом, в гущине бурьяна, мне и Ринго ощутилось, что восходит солнце; но в первый миг мы просто вскинулись от грохота над нами густо барабанили подковы по шатучим доскам настила; мы сели, глядя друг на друга в бледно-желтом свете и не совсем еще очнувшись. Вот потому-то вышло так мы, может, еще спали, были врасплох застигнуты во сне и не успели ни о чем подумать и сообразить, как быть, если над нами янки, и выскочили из-под моста, побежали бессознательно, беспамятно; я оглянулся на бегу (мост и дорога обок футов на пять, на шесть приподняты над местностью), и мне почудилось, что весь этот горизонт заполнен движущимися по небосклону лошадьми. Затем все сгустилось, слилось, как вчера; не чуя под собой бегущих ног и шипов и колючек не чувствуя, мы нырнули по-кроличьи в ежевичную заросль и легли там ничком, а вокруг зашумели люди, затрещали ветвями лошади, и чьи-то твердые руки выволокли нас, царапающихся, брыкающихся, ничего не видящих, из кустов и поставили на ноги. Тут зрение вернулось к нам, стоящим в кольце конных и спешенных людей и лошадей, и на бездыханную, блаженную минуту нас обдало волшебным, росистым покоем и миром. Я узнал Юпитера, большого, неподвижного в рассвете, как бледное, недвижно зачарованное пламя, и тут отец затряс меня, воскликнул:
Где твоя бабушка? Где мисс Роза?
И пораженно ахнул Ринго:
А мы ж про бабушку забыли!
Как забыли? вскричал отец. То есть убежали, бросили ее в повозке посреди дороги?
Ой, хозяин Джон, сказал Ринго. Да вы же знаете, к ней никакой янки не сунется, если у него хоть капля мозгу.
Отец выругался.
И далеко отсюда вы ее оставили?
Это вчера днем было, часа в три, сказал я. Мы и ночью потом ехали немного.
Отец повернулся к своим.
Ребята, посадите их кто-нибудь двое к себе за седла, а лошадь поведем на поводу. Оглянулся на нас. Ели вы что-нибудь?
Ели? сказал Ринго. Мой живот уже решил, что у меня глотка напрочь перехвачена.
Отец достал из седельной сумы кукурузный хлебец, разломил пополам, протянул нам.
Где вы взяли этого коня? спросил он.
Помявшись, я сказал:
Он одолженный.
У кого одолженный? спросил отец.
Мы помолчали, потом Ринго сказал:
Мы не знаем. Там не было хозяина.
Один из солдат засмеялся. Отец коротко глянул на него, и смех утих. Но лишь на минуту, потому что все вдруг захохотали, а отец только переводил взгляд с солдата на солдата, и лицо его краснело все сильнее.
Не серчай, полковник, сказал один. Ур-ра Сарторису!
Мы поскакали назад; езда оказалась недолгой; вскоре открылось перед нами поле, по которому бежали вчера те люди, и дом с конюшней опять виден, а на дороге все еще лежат обрезки упряжи. Но повозки нет. Отец сам подвел конягу к дому, постучал пистолетом о крыльцо, но, хотя дверь была по-прежнему распахнута, никто не вышел. Мы поставили коня на старое место в конюшню; трубка так со вчера и валялась у опрокинутого ящика с ковочным инструментом. Вернулись на дорогу, и отец остановил Юпитера среди обрезков и обрывков упряжи.
Ох вы, мальчишки! сказал он. Ох, чертовы мальчишки!
Двинулись снова в путь, но уже потише; трое ехали дозором где-то впереди. Днем вернулся галопом один из дозорных, и, оставив с нами трех бойцов, отец урысил с остальными; воротились они почти уже к закату на припотевших лошадях и ведя в поводу еще двух с синими армейскими подседельниками и с выжженным на бедре клеймом «США».
Говорю же вам, что янкам бабушку не остановить, сказал Ринго. На спор иду, она уже в Мемфису.
Ваше счастье, если это так, сказал отец. Садитесь с Баярдом вот на этих, указал он на новых лошадей. Ринго пошел садиться. Погоди, сказал отец. Твой вон тот.
Он, значит, мой собственный?
Нет, сказал отец. Одолженный.
Мы все, остановясь, глядели, как Ринго садится на своего коня. Тот стоит сперва не шевелясь, но, ощутив на левом стремени тяжесть Ринго, тут же как крутанется и встает к Ринго правым боком; первый такой круговой поворот кончился тем, что Ринго растянулся на дороге.
Ты садись на него справа, подсказал отец, смеясь.
Ринго посмотрел на лошадь, на отца.
А почему не слева, как на всякого коня? Что янки не люди, я знал, но не знал, что у них и лошади не лошади.
Садись давай, сказал отец. Конь слеп на левый глаз.
Уже стемнело, а мы всё едем, потом я вдруг очнулся кто-то придерживает меня в седле, и стоим под деревьями, горит костер, но какая уж там еда мы с Ринго уснули тут же, и снова утро, и все уже уехали, кроме отца и еще одиннадцати человек; мы так и простояли в том леске весь день.
А теперь что? спросил я.
Теперь доставлю вас, чертят, домой, а оттуда придется мне в Мемфис бабушку твою искать, сказал отец.
Темнело, когда мы тронулись в путь; понаблюдали, как, зря попрыгав слева, Ринго садится в седло, и поехали. Остановились, когда начало светать. На этот раз не стали разводить костер; даже коней расседлали не сразу; залегли, затаились в лесу, а потом отец разбудил меня тихо рукой. Солнце уже поднялось; мы лежали и слушали, как по дороге идет пехотная колонна янки, и после я опять заснул. Проснулся в полдень. Горел костер, и поросенка пекли на огне, и мы поели.