Она нашарила под вешалкой тапки, провела щеткой по осевшим под шапкой волосам и вяло побрела на кухню. Поставила на плиту чайник и не спеша выложила на стол свои приобретения: пакет кефира, кусочек сыра, упаковку мармелада и батон.
Карина рассчитывала, что дурное настроение и хандра в привычной, спокойной обстановке рассеются, вытесненные мелкими бытовыми хлопотами. Но почему-то легче не становилось. Наоборот: пустая квартира давила отвратительной мертвой тишиной.
Карина слегка поколебалась, ушла с кухни в комнату, сняла с телефона трубку и набрала коротенький номер.
Слушаю, отозвался молоденький женский голос.
Девушка, пожалуйста, для абонента восемь ноль девяносто три. Саша, приезжай, мне хреново. Карина.
Хреново, спокойно повторила телефонистка и отключилась.
Карина удобно устроилась в мягком кресле, вытянув руки на подлокотниках. В кухне посвистывая, закипал чайник, но вставать не хотелось. «Подождет», лениво подумала она, с наслаждением ощущая, как расслабляется спина, ноющая от многочасового сидения в три погибели над учениками.
Через минуту раздался звонок.
Да, сказала Карина в микрофон.
Привет, солнышко! зарокотал на том конце провода сочный бас. Как ты? Куксишься?
Немного, призналась Карина. Ты на работе?
То-то и дело, что нет, виновато проговорил Саша. В гостях, с Нинкой и козлятами. Тут такие апартаменты, целых пять комнат. Я тебе из спальни звоню.
Значит, не приедешь, констатировала Карина.
Нет, ягодка, сегодня никак. Завтра, может быть. Ты не кисни, ложись, отдыхай.
Ладно. Чао. Она опустила трубку.
Чайник вовсю заливался разбойничьим свистом. Карина заставила себя рывком встать, вернулась на кухню, погасила газ. Она налила себе чашку крепкого чая, рассеянно вскрыла пакет с мармеладом.
Не велика беда, что Саша занят и не сможет прийти. Кто он ей, в конце концов? Ни гражданский муж, ни просто любимый человек. Так, нечто вроде бойфренда, а по совместительству примерный семьянин, отец троих детей. Козлят, как он их любит называть.
Саша ей сейчас не поможет. Да и никто другой. Трудно найти того, кто спас бы от самой себя. От собственных мыслей, неумолимо преследующих днем и даже ночью, ставших сегодня особенно невыносимыми.
Ей уже тридцать, а она одна на всем свете. Нет у нее ни настоящей любви, ни дружной семьи, как у единственной школьной подруги, Верки, ни хотя бы ребенка, как у Зины. И в отличие от Саши, обожающего свою низкооплачиваемую работу хирурга в районной поликлинике, Карина, кажется, ненавидит музыкальную школу.
Она ясно поняла это сегодня. До сих пор Карина считала, что все не так уж плохо, среди множества бездарных, серых учеников есть Олечка Серебрякова, умница, одаренный человечек, отдушина. Ради нее Карина готова была трудиться в музыкалке, невзирая на все издержки такой работы.
Но сегодня и Олина игра показалась ей пресной, ученической, лишенной воображения.
Как такое могло случиться? Когда-то давно Карина любила свою специальность, детей, приходящих в класс, подолгу корпела над программой для каждого из них, устраивала большие праздничные концерты. И теперь все это исчезло, ушло в прошлое, без следа и намека на возвращение. Почему, за что ей такое?
Карина отодвинула недопитую чашку, встала из-за стола, почти бегом бросилась в спальню и распахнула тумбочку, притулившуюся возле тахты.
На полочке лежала древняя колода карт, распухшая и засаленная, да маленький фотоальбом со смешным олененком на обложке. Карты Карина трогать не стала, а альбом вытащила.
Открыла первую страницу снимок был десятилетней давности.
Господи, какая она здесь! Волосы длиннющие, распущены по плечам, на щеках озорные ямочки, в глазах сплошная наивность. Смех!
Это еще до всего, что произошло, до него.
Карина хотела перевернуть страницу, но передумала. Прилегла на тахту, не выпуская альбом из рук, мечтательно прикрыла глаза.
Да, когда-то она была совсем другой. И жизнь текла по-иному, весело, шумно, торопливо.
Тогда еще жива была мама.
В маленькой квартирке под крышей собиралась молодежь: студенты консерватории, Каринины однокурсники. Они пировали на кухне ночи напролет, дымили в окно на лестничной клетке, танцевали до упаду, ругались и мирились.
Тогда каждый день отличался от предыдущего решительно всем и цветом, и вкусом, и запахом. Веселая компания менялась одни исчезали, на смену приходили другие.
Как-то появился высокий пепельноволосый парень в длинном, висящем мешком на худой долговязой фигуре, грубом свитере и с тяжелым прямым взглядом свинцовых глаз. Танцевал мало, наливал себе стопку за стопкой, сидя в углу. Оттуда, из угла, смотрел на Карину негибким, невежливым взором.
Кто его привел, она не знала, но на очередной танец, набравшись храбрости, пригласила, положила руки ему на плечи. Пепельноволосый встал во весь почти двухметровый рост, плавно повел Карину в такт музыке, не прижимался, не лапал. Ничего ей не сказал, оттанцевал и вернулся в свой угол.
Когда гости разошлись, она раскинула карты на трефового короля. На сердце у него лежала пиковая десятка, ногами он топтал даму червей. Внутри у Карины что-то оборвалось, она собрала колоду и запрятала ее на дальнюю полку.
Он пришел в следующий раз. А потом еще. Карина уже знала, кто привел его, знала, что зовут его Степан, он приехал из Омска и учится на пятом курсе МАИ.
Однажды он остался у них в квартире, в крошечной Карининой комнате на ее скрипучей старенькой тахте. На рассвете она проснулась, подошла к окну, увидела наливающееся белизной небо за занавесками, один за другим гаснущие фонари внизу, и едва не задохнулась от счастья.
Она любила его. Любила в нем все: нахальный, уверенный взгляд, серые, будто пеплом посыпанные волосы, широкую скорую походку, манеру одеваться во все длинное, просторное, грубое, молчаливость.
Зато мама возненавидела Степана, кажется с первого взгляда. Каждое утро, глядя на ее блаженное лицо, глупо-счастливую улыбку, тихо, сквозь зубы, но очень отчетливо говорила:
Дура. Он испортит тебе жизнь. Разве вы пара? Посмотри, посмотри на себя и на него!
Карина только плечами пожимала. Она даже злиться на мать не могла, не хватало ее ни на какие другие чувства. Та не сдавалась, пилила день и ночь:
Пусть женится, раз живет здесь на всем готовом! Вот погоди, попадешься он сразу в кусты слиняет. Вспомнишь тогда!
Жениться? Да ей было все равно, пригласит он ее в загс или нет. Главное Степан здесь, сегодня, завтра, послезавтра. Господи, как же это чудесно!
Может быть, они и поженились бы: он окончил институт, его оставили работать в Москве как подающего надежды. Карина видела он прирос, прикипел если не к ней, то к дому, к образу жизни, к удобству, к тому, что она всегда рядом, «под рукой». Может быть, оставалось совсем чуть-чуть до исполнения маминой мечты.
Но тут пришла телеграмма: его отец в Омске тяжело заболел. Матери у Степана не было. Он должен был ехать.
Карина сама собирала ему чемодан. Перестирала и перегладила вещи, сложила и расправила каждую складочку, аккуратно защелкнула замки на крышке.
Она ни разу не заплакала, даже на вокзале, даже когда состав тронулся, стал набирать ход, и ей страстно захотелось побежать по шпалам за этим чертовым поездом, увозящим в ночь от нее счастье. Но она сдержалась, так как понимала: он едет к смертельно больному человеку, родному отцу. Ему гораздо тяжелее, чем ей. У него серьезная проблема, а у нее так, женские пустяки.
Вечером мать посмотрела на ее безжизненно опущенные плечи и, поджав губы, сказала:
Думаешь, он вернется к тебе? Держи карман шире.
Как ты можешь, мама? Голос Карины задрожал. У него такое горе!