Пришла, главное, и села. Губы под нос закатала, руки сложила. Я говорю: может, познакомимся? Ну что, я нормальный человек. А она мне криво так:
Таисия Павловна.
Я чуть не грохнулся! Говорю: а можно попроще? Таисия, там? Или Тося?
Ну!
А она опять точно уксуса маханула:
Нельзя. Так только своим можно! И доче. Я для нее Тося.
«Доче? я почти икнул. Без шуток?»
А она сидит и глазами хлоп-хлоп. Еще берет свой туда-сюда тягает.
Я только потом увидел. Вот это на ее голове.
Родственники они, что ли? С нашим социопатом?
А тебя как зовут?
«Это она мне?»
Смотрю ну да. На меня же зыркает.
Петрович, говорю. Можно просто Лёха.
А фамилия?
«Опять берет дергает. Психичка».
Это и есть фамилия, нехотя отвечаю я. Зовут Алексей.
Взял зачем-то и поклонился:
Сергеевич, если так угодно.
Она меня прямо из себя вывела!
Странно звучит, выдает эта мымра. И снова беретом этим туда-сюда Чтоб ее
Так и Таисия Павловна кхм-кхм не так чтобы очень смотрится.
Это уже я ей ответным комплиментом грохнул.
И что? Она просто встала и пошла.
Мне пора.
Чума бубонная!
Я сразу к лысому и говорю:
Уберите от меня эту. Я с ней жить не буду.
А от него как пахнёт чем-то сладким. Упасть можно, а не одеколон. Хоть бы проветривался иногда, вонючка.
Так и не надо жить! Просто общаться, дружить! Дарить друг другу тепло и флюиды радости.
Это он меня так успокоил, значит. Еще и руку на меня положил, смердяй!
Что за мура? я отодвинулся, чтобы высвободить плечо. Какие флюиды?
Энергия жизни! начал кривляться этот чмошник. Таинство общения!
«Убью сейчас! я замер, как кобра перед прыжком. Или покалечу!»
Но лысый продолжал жеманничать:
Общение, друг мой, вот где основа основ! И эта основа всем вам жизненно необходима.
Кому это вам? лицо у меня стало «свинсовое». Не металл, а как у дикого хряка свирепое.
Но он как будто и не заметил.
Вам, говорит, в смысле одиноким людям.
«Баран!»
Но я как-то моментом понял, что бить этого межеумка бесполезно. Смирился, что ли. И двинул искать Голика. Вдруг он согласится поменяться?!
Но Голик не согласился. Удивился это да.
Ты обнаглел? такой. Мы с Димоном уже вовсю ладим. Захотел чего!
Так а чего? я сразу весь закипел. Ты хоть видел, кого мне дали?
Ну видел, Голик равнодушно пожал плечами, Ты же с Серафимовной ладишь? Вот! Так и с этой поладишь. Делов-то.
Ты это знаешь, я тряханул перед ним кулаком. Не выводи меня!
Вон Палыча тоже мадамой наградили, прыснул Голик.
Ну? я недоверчиво покрутил головой.
Ага, Голик мотнул своей, но как-то без сочувствия. Говорят, мужского пола на всех не хватило.
Я все еще не сдавался.
А у Казбека кто?
Казбек это тоже наш. Из соседней комнаты.
Голенький весь раззевался. Напоказ или так, я не понял. Но он явно от меня устал.
Да перец какой-то. Но ты это не обольщайся. То ж Казбек. Знатная жмотяра.
А ты не жмотяра, да? я обиженно сморщился.
Бери, Петрович, что дают! заржал Голик. Авось поладите.
Иди ты знаешь куда! я слабо отмахнулся и пошел.
Сам не знаю куда.
Пришел к воде. Она здесь повсюду, куда ни ступи. Но я всегда в одно место хожу, где Левый берег хорошо виден. Стану и смотрю. А Центр, я спиной чувствую, на меня смотрит.
Ерунда, конечно. Что этой глыбе может быть интересно в человеке? Да еще и таком маленьком. Этому месту все равно, кто ты и откуда пришел. Уж я-то знаю.
Центр мы там живем. Не дом, нет. Пристанище. Так Казбек говорит. Он тоже дурной, но иногда вот соображает.
Ну хорошее же слово! Именно что про нас. В нем и горькота чувствуется, и много чего такого Отчего сердце сжимается! Запах хлеба еще. А там, где есть хлеб, уже не страшно. Даже когда про страшное думаешь.
Я особо не думаю. Вот только когда к воде прихожу. Тут все такое правдивое. Когда стоишь лицом к небу и вроде как бежать некуда. Ты у этого неба как на ладони весь. Чувства, мысли. Не соврешь.
Так-то мы всегда врем. Люди вообще плохо устроены что тот пылесос. Даже если японский, все равно со временем ломается. Но здесь, где небо в лицо дышит, все иначе чувствуется. Когда смотришь в него и себя видишь. Как в зеркале. Все свои свищи, трещины, ржавчину. Стоишь и думаешь: ну и что? Ну свищи, ну ржавчина. Японцы тоже люди. Все ошибаются!
И вроде как примиряешься. Небо оно любого примет. Так ветер всегда говорит и по ушам гладит.
Я однажды Голику то же сказал. А он заплакал. Поверил, значит.
Голик из нас самый дурной.
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Я с ним жить не буду. Не хватало еще!
Натаниэль Карье Карэнович! Все время на словах спотыкаюсь. В общем, он сказал, что так надо. Это как игра. Эксперимент. Но я ему не верю. У меня самой игра не верить всем.
Я только доче могу. И Лидочке еще. Она если говорит горькое, значит, нужно приготовиться. Ам и все.
Лидочка милая. Жаль, что меня от нее забрали. Дурацкий эксперимент.
Хорошо еще, мы не в одной комнате будем жить. Просто в одном здании. Если бы в одной, я бы тогда сразу жаловаться пошла куда надо.
Правда, забыла куда.
Бабушка туда часто ходила. Потом как придет обратно злая-презлая и кричит с порога: никогда никому не верь!
Я и в дочу особо не верю. Просто притворяюсь, чтобы сохранить илью. зию? Да, вот эту вот семьи.
Лидочка говорит, и это пройдет недоверие. Вопрос верю ли я Лидочке?
Нет, конечно нет. Она ведь тоже все.
Пошла без спроса к воде. Красивая такая! Широкая. А вокруг берега! Как у пирога, на вулкан похожего. Там внутри еще жерло! Правый берег ниже, в ямках весь. А левый высоче-е-енный, с бахромой. Пойду туда. С высокого края берега небо лучше видно. И все, что за ним.
Пришла, а там он сидит. Расселся! Я сразу губы сморщила, чтобы напугать. Ноу него и самого рожа не шутка. Гладкая, как кирпич. Странное такое лицо.
Потопталась. Думаю, надо уйти, пока не поздно. Но уже все опоздала. Говорю тогда:
Не смотри так. Я не к тебе пришла. Просто.
А он вроде мне, а вроде и не мне. Голову задрал, как петух, и на небо тащится.
Таращится, я хотела сказать.
Так я и не думал, что ко мне, бурчит. Больно надо.
Это он точно мне! Вряд ли бы небу стал.
Я еще потопталась. Теперь уже ясно: самое время уйти. Но я как прилипла. Еще к нему чуть подвинулась.
Ты есть не хочешь? говорю. Так все спрашивают, чтобы разговор начать.
Нет, говорит. И дальше на небо смотрит. Не видишь, я духовной пищей насыщаюсь.
Я таких шуток не понимаю. Чувствую, что это шутка. Но как понять?
Ты сама-то давно ела? он вдруг меняется. Голову опускает и на меня смотрит. Давно ела, спрашиваю?
Я лысая, а не глухая, отвечаю обиженно. А он вдруг начинает смеяться.
Я тоже прыскаю. Смеху него, в отличие от рожи, добрый.
Мы с тобой поладим, выдает, успокоившись.
«Еще чего!» смотрю, как могу, из-под бровей. Так, чтобы сердито.
Ну точно поладим! веселится он еще больше. У тебя же брови как у моего кота. То-то я думаю, хрюкало знакомое!
Я и сама немного добрею.
Кота? бурчу. Так, чтобы он не понял, что мне приятно стало. У тебя есть кот?
Ну как же это кот? Здесь, что ли?
Был, пожимает плечами, Уже умер.
Дуралей несчастный!
Я пошла! бросаю в него, как огрызком, Мне доче позвонить надо.
Нету тебя никакой дочи! орет он мне в спину. Ты ее нарочно выдумала!
Разворачиваюсь и тоже кричу так, что, кажется, лопну:
Нет, есть!
А вот и нет! он дергается, как от укола, Ты помешанная!
Подлетает и срывает мой берет.
И лысая!
Я думала, смеяться станет.
А он этот берет к себе прижимает. Как кота того, с которым мы бровями похожи. И шепчет:
Лысая-лысая.
Как будто сейчас заплачет.
Потом вдруг назад ка-ак швырнет:
На! И не подходи ко мне больше!
Будто я заразная!
Сам не подходи, я машу на него беретом. А то хуже будет!
Он не идет. Снова в небо смотрит.
Наградил господь соседством, шепчет ему обиженно. Это же дура дурой какая-то.
Не ябедничай, я корчу рожу. Небо таких не любит.
Небо всяких любит, отвечает он спокойно, Оно милосердное.
«А вдруг правда?» думаю я. Но не верю.
Я всем не верю. Даже себе.
ПЕТРОВИЧ
Так что ты решил? спросил меня за ужином Голик.
Я в него прямо плюнуть хотел! Но потом вижу и правда интересуется.
А что я могу решить, ворчу, когда за меня уже всё решили.