Ну-у-у, не зна-а-аю, тянет он. Сходи к директору, скажи, что ты не согласен. Он же тоже человек. Должен понять.
Голенький за ужином почему-то всегда особенно участливый. Есть у меня подозрение, что нам в гуляш какую-то байду подсыпают. Вот он и добреет, это барахло потрепанное.
Без тебя обойдусь, говорю. Нашелся тут советчик.
Ну и сиди молчи тогда! огрызается Голик. Чего раскудахтался?!
Ты сам сиди! вскидываюсь я. Пока не схлопотал по загривку.
А ну стихли оба! Серафимовна привычно грозит нам из своего угла. Надо бы ей табличку смастерить «Эмир-базар». Над головой повесить. Чтобы все непосвященные знали, с кем дело имеют.
Ты фасоль-то будешь? примирительно буркает Голенький. И намою тарелку такими глазами смотрит, как будто его не кормили лет сто. Ха-ха! Сам-то вон какую морду разъел на буржуйских харчах.
Не буду, говорю. На, давись! Будешь потом на весь блок вонять.
Вот что ты за человек такой, а? Голик хватает вилку и чуть ли не носом тюкается в эту фасоль. Что ни слово, то мусор.
Да-да, жри давай и не заговаривайся! подбадриваю я.
Не рот, а сточная канава какая-то, никак не успокаивается Голик. Что за человек?!
Треснуть ему, что ли?
А я не человек, говорю, Ты сам знаешь.
Знаю-знаю, он смачно похрюкивает. Это уже от удовольствия!
«Вот же чухло», беззлобно думаю я. Ну правда, вылитый хрюша!
Все, пошли! Голик со вздохом отставляет от себя пустую посудину, попутно дожевывая. В актовом зале собираемся.
Я отмахиваюсь:
С какого такого вдруг?
Сейчас директор выступать будет, Голик дергает меня за рукав, Расскажет про этих наших. Подселенцев!
Ты иди, а я тут посижу, отнекиваюсь я, Устал чего-то.
Отчего ты устал, дядя? он с силой тащит меня за рукав. Пошли, кому говорю! Пока Серафимовна тебя под зад ногой не выпроводила.
А вот это и правда угроза! Там же не нога, а чугун!
Мы как-то с Казбеком повадились у Серафимовны яблоки из кладовой тягать. И вот однажды она нас таки прищучила. Казбек чечен этот ушлый сразу смылся. А мне по самую макушку влетело и до самого низа дошло. Задница до сих пор горит, как вспомню. Серафимовна, видно, в прошлой жизни футболистом была. В высшей лиге за каких-нибудь комитаджей играла!
Но она и сейчас ого-го! Наш главный центрфорвард, можно сказать. Во всем этом дурдоме.
Так ты идешь или нет? дохнул на меня чесноком Голенький. Вот же мерзость какая.
Иду, говорю и высмаркиваюсь. А ты бы хоть иногда зубы чистил. Или жвачку погрыз, раз своими силами не справляешься.
Ну а я что, он виновато разводит руками. Я, что ли, виноват, да? Или повар, который чеснок положил?
Повар! Как будто он не знает, что его Клавдией зовут Мурло!
Пошли уж, беру его под локоть. Не распинайся.
Ну а что ты сам начинаешь? продолжает возмущаться Голик. Но идет в ногу. Куда денется.
Вот так мы и живем.
Дорогие мои! Родные! восторженно начинает директор.
«Понятно, думаю я. На этом можно уже и кончать».
Сегодня в нашем доме удивительное я бы даже сказал знаменательное событие! повышает децибелы директор, чтобы перекрыть общий рев.
«Давай-давай, старайся! я закатываю глаза. Мы все внимание, дорогой ты наш Лох Валерьевич!»
Потом гляжу, а другие-то, оказывается, и правда внемлют! Смотрят на него и орут. Кто-то еще и слушает.
Долбачье
Благодаря нашему любимому партнеру, другу и спонсору, продолжает чирикать директор, заискивающе поглядывая на лысого, мы можем открыто и торжественно заявить: начало положено!
«Начало конца», думаю я с назревающей тоской.
Ты чего? толкает меня в бок Голик. Слушай давай!
Да я усиленно моргаю. Зевота напала.
Думаешь, зря они это? Голик нервно мнет колено.
Я изображаю недопонимание.
Что это?
Что-что! психует Голенький и разводит, как бог, руками. Затеяли это все. Совместножительство.
Я с этой жить не буду! Сказал же.
Не будешь? голосу Голика начинает отдавать писком.
Конечно буду. А куда я денусь? Не назад же мне возвращаться.
Но Голику все равно не признаюсь. Пусть попереживает. Мог бы и поменяться вообще!
Я же с ним обедом меняюсь, когда перченое дают.
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Комната хорошая. Со шкафом. А я волновалась какая будет. Думала, хуже моей.
Но эта почти такая же. Только вместо берез на картине ели.
Смешно даже. Картина в том же углу висит. В правом. Я сижу и смотрю на нее, как будто между нами магнит. Что-то пытаюсь понять. Про нас и про них. Получается, мы одинаковые?
Вот их дом. А там наш. С картинами в правом углу.
Здесь и обои как у нас пахнут. Совсем одинаково. Я три раза понюхала, чтобы понять. И догадалась!
Картины это просто игра такая.
ПЕТРОВИЧ
Совместножительство! Нет, Голику и правда книгу пора писать. Такое придумать!
Хотя а как еще это назвать?
Я бы маразмом назвал. Старых и малых под одной крышей селить это только идиоты могли такое придумать. Совместножительство. Тьфу ты!
Я Голику сказал: ты давай поплачь еще! На эти его лобызания.
Он как узнал, что я остаюсь, сразу кинулся. Не с утеса хотя бы, и то хорошо. Обниматься!
Вот я и сказал про «поплачь». Что я, баба, что ли, с мужиками обниматься?! Ну хлопнул его по плечу раз-другой. А то еще и правда заплачет.
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Лидочка говорит, что в моем возрасте нельзя всё держать в себе. Нужно иногда плакать.
Но я не могу. Я хочу, а слез нет.
Николаева из второй ревет, как динозавриха, у которой детеныша отобрали. Несправедливо, да? Это же у меня дочу отобрали, а ревет почему-то она. Может, меня подменяет?
Я села на кровать и молчу. Думаю: ну зареви уже! Может, продышишься.
Я давно не дышу. Вдох еще могу, а назад, чтобы выдохнуть, не получается. Хожу как кит воздуха в пузо набравшись. Лидочка даже испугалась раз. Всполошилась, что у меня брюшная грыжа! А врач послушал и сказал «неваренье».
Я сразу нашего Барса вспомнила. Как он харкал костями. Мама ему острого даст, а он потом всю ночь жалуется. А бабушка маму ругает. Говорит: вот, пожалуйста. Теперь у него из-за тебя вот это. Неваренье!
Бабушка старая была. Забывала всё. Как я сейчас.
Но ее я никогда не забуду.
Может, все и правда так, как врач сказал.
Что у меня эта жизнь никак вареньем не становится.
ПЕТРОВИЧ
У Голика опять несварение. Конечно, так жрать! Еще и фасоль.
Пошел к медсестре за углем и эту страхоидолшу встретил. Говорю, ты бы хоть в помещении шапку снимала. Неприлично это в шапке среди людей ходить!
А она сразу в штыки!
Не шапку, а берет!
Противным таким голоском. Как будто это у нее несварение, а не у Голика. Ну честное слово!
Я плюнул и дальше пошел. Пусть ходит где хочет.
А она мне в спину:
Ты не знаешь, где здесь туалет?
Не знаю? Я здесь живу вообще-то!
Говорю не так чтобы зло:
Там, где буква Ж нарисована. Ты читать умеешь?
А она мне:
Нет.
На полном серьезе! С таким еще лицом
Нет, ну ладно! Может, просто буквы забыла? Они же все в этом возрасте ку-ку. Невменяемые!
ТАИСИЯ ПАВЛОВНА
Потерялась. Пошла искать туалет и снова на этого злодея наткнулась.
Вот за что мне все это? Николаевой такое солнышко дали. Веру! Ну прелесть же! Они уже и в карты вместе играли. А Николаева продула, обиделась и ушла. Но это обычное дело. Она же психическая.
А я даже обидеться не могу. На правду ведь не обижаются.
Буквы эти Я на самом деле их забыла! Стала столбом как свекла переваренная. Красная такая. И слова сказать не могу.
Хорошо хоть в штаны не надула. Был бы совсем позор.
С обдуванием у меня теперь частый номер. Лидочка говорит, надо памперсы носить. Но мне сколько лет! Чтобы еще и памперсы
Я ведь уже большая.
ПЕТРОВИЧ
Одуреть. Пошел, значит, свою искать. Надо же программу выполнять. Или чем там у них это полоумие зовется?
В общем, шел-шел и нашел. На свою голову! Захожу, а она на кровати сидит. И молчит. Ничего необычного, казалось бы. Я уж и обратно собрался. Потом вдруг слышу и думаю: это что еще за звук? Прислушался ну точно! Ревет!
Да я скоро сам зареву с такой расстановкой. Один рыдает, вторая рыдает. Сколько можно-то?