Больно? обеспокоенно спросил он, заглянув мне в глаза.
Спина, виновато пояснила я.
Прости.
Он отстранился, и я испытала странную смесь чувств: облегчение ведь я получила, что хотела, смущение и сожаление, что все закончилось так быстро. Однако Коста вдруг перевернул меня на живот, и я вцепилась пальцами в жесткую шкуру, ощущая, как он вновь заполняет мое тело. Таких картинок в медицинской энциклопедии не было, и мои мысли метались как пойманные птицы. Так можно? Так правильно?
Коста двигался во мне все быстрее, сжимал мои бедра, целовал и прикусывал шею. Он подтянул меня выше, заставив прогнуться в пояснице, и вскоре я позабыла и вопросы, и ответы, и только цеплялась пальцами за медвежью шкуру, уже не в силах сдерживать стоны.
Пламя потрескивало в камине, жесткий мех колол кожу, и то, чем мы занимались, было таким диким, первобытным, что во мне будто проснулось что-то древнее, исконное, и когда Коста усадил меня сверху, я сама подхватила ритм. И с каждым движением что-то густое, горячее закручивалось в узел внизу живота, собиралось во мне как река, пойманная плотиной, а потом вдруг прорвало заслоны и растеклось по всему моему телу, заполняя каждую клеточку, поднимая меня и неся куда-то неудержимой волной.
Я замерла, испуганно глядя на Косту и хватая ртом воздух, забыв как дышать.
Все хорошо, Лисичка, пробормотал он, приподнимаясь и обнимая меня. Все хорошо.
Он закрыл мой рот поцелуем, глуша рвущийся крик, продолжая двигаться во мне, и я будто умерла: тело выгнулось от сладких судорог, пронизавших меня до кончиков пальцев, а мгновением позже Коста глухо застонал, уткнувшись мне в плечо
Я лениво перебирала темные пряди волос, собирая себя заново, чувствуя биение чужого сердца своей грудью. Я была такой легкой, что, кажется, улетела бы в приоткрытое окно, если бы не горячее мужское тело, прижимающее меня к медвежьей шкуре.
Коста приподнялся, опершись на локоть, и посмотрел на меня.
Спасибо, шепнула я, коснувшись кончиками пальцев чуть колючей щеки, твердого подбородка с маленькой ямочкой. Губы на вид ничего особенного, обычные: не пухлые, не тонкие, слева на верхней едва заметный белый шрам. Кто бы мог подумать, что эти губы могут так целовать.
Пожалуйста, улыбнулся Коста. Может, давай еще разок? Чтоб наверняка.
Думаю, ты и так все сделал как надо, возразила я, отчего-то смущаясь и пытаясь вывернуться из-под него, но Коста склонился и поцеловал меня снова. Так ласково и бережно, что в глубине души я даже начала злиться зачем? Я ведь не просила его быть со мной нежным! Как мне теперь возвращаться в обычную жизнь, где никто не зовет меня лисичкой и уж, конечно, никогда не станет так целовать?
Внизу хлопнула дверь, раздались голоса. Коста вскочил и принялся одеваться, молча указав на мой пеньюар. Опомнившись, я натянула его и, заметавшись, нашла халат. Быстрый поцелуй обжег мои губы, а потом Коста прошептал:
Удачи, Лисичка.
Запрыгнув на подоконник, он исчез в ночи, которая уже начинала светлеть. Я подбежала, выглянула наружу, и успела увидеть лишь тень, перемахнувшую ограду.
Элисьена! в дверь загрохотали, и я, закрыв окно и закутавшись в халат, сдвинула засов.
Глава 2
Чего закрылась? недовольно спросил дядя, входя в кабинет и оглядывая все вокруг.
Следом явился Говард Доксвелл, слуги поспешно зажгли всюду свечи, и я заморгала от света, резавшего глаза.
Дядя явно собирался в спешке: рубашка застегнута не на ту пуговицу. Зато плащ закреплен шикарной брошью в виде рыбки, усыпанной мелкими топазами, подчеркивающими семейный цвет глаз. На нем наше сходство с дядей заканчивалось. Он был выше меня на целую голову, с пепельными волосами, которые в последнее время стремительно его покидали, и обрюзгшими чертами лица. Излишнюю полноту дядя ловко скрывал одеждой, которую щедро украшал оборками и бантами, точно заправская кокетка. Иногда мне казалось, что, будь его воля, он бы и в женские платья рядился.
В детстве дядя относился ко мне с прохладным равнодушием, как к навязанной обузе, от которой никуда не деться. Но когда я стала взрослеть, будто с цепи сорвался: постоянно придирался к любой мелочи, а потом начал бить.
Красная такая, недовольно заметил дядя, но, опомнившись, нацепил маску фальшивой заботы. Плакала? Прими мои соболезнования, Элисьена. Ужасное горе Любимый муж Сережки чего сняла? Потеряешь!
А я с ужасом увидела на полу рядом со столиком, на котором остались лежать мои серьги, запонку. Я будто нечаянно столкнула со стола сережку и, склонившись, сгребла все в кулак и быстро сунула в карман.
Я требую немедленного освидетельствования Элисьены эль Соль, произнес сын Гевина.
На меня он старался не смотреть, и я тоже не испытывала удовольствия от его вида: уж слишком похож на отца, пусть и моложе. Те же тяжелые надбровные дуги, мясистый нос, только Говард, в отличие от папаши, тщательно брился, да глаза у него пока что не прятались под набрякшими веками и смотрели на меня цепко, как на преступницу.
Элисьены Доксвелл, вы хотели сказать, исправил его дядя. Побольше уважения к вашей мачехе, молодой человек.
Эта пигалица никакая не мачеха мне! раздул ноздри Говард. Целитель! Ваше слово.
Невысокий смуглый мужчина в белых одеждах, который вошел вслед за ними, повернулся ко мне.
Вы его подкупили! завопил дядя. Нет уж, я приведу своего целителя, который и скажет, что брак заключен как положено.
Конечно, скажет. Поэтому я и решил прояснить вопрос немедля. Вы, небось, и сами готовы ее обесчестить, лишь бы получить долю наследства моего отца и хапнуть кусок капитала. Может, это она его и убила.
Я не убивала! воскликнула я.
Приступайте, потребовал Говард и, оттеснив дядю, позволил целителю подойти ко мне ближе.
Тонкие пальцы с аккуратными овальными ногтями пробежались по моим запястьям, коснулись шеи, потом на миг опустились на низ живота и отпрянули.
У этой женщины несомненно был полноценный половой акт этой ночью, ровно произнес целитель.
Что? ошарашенно воскликнул Говард. Быть того не может! Отец едва успел штаны стащить! Мы так и нашли его, с голым задом и в ботинках.
Мужчине вовсе не обязательно полностью раздеваться, чтобы исполнить супружеский долг, довольно заметил дядя, сияя как новый медяк. Элисьена, дорогая, собирайся.
Я никуда не поеду, заявила я и почти не испугалась, увидев взгляд дяди, не предвещающий ничего хорошего. Я вдова Гевина Доксвелла. Что скажут люди, если я покину дом мужа, когда его тело даже не предали земле?
Верно, подумав, кивнул дядя. Вдова. Да, ты, разумеется, должна остаться. Молодец.
Говард сверлил меня ненавидящим взглядом, не подозревая, что мне ничего от него не надо. Какое наследство, какие капиталы? Я всего лишь хочу свободу!
Нам, похоже, надо обсудить раздел имущества, бесцеремонно заявил дядя.
Целитель, решив, что исполнил свой долг, дипломатично исчез.
Нам с вами нечего обсуждать, возразил Говард, глянув на дядю как на мерзкое насекомое. Вы уже получили свое, когда продали племянницу моему отцу. Он и так безбожно переплатил.
Но теперь возникли совершенно новые обстоятельства
Вдова она, а не вы, отрезал Говард. А теперь покиньте мой дом.
Ваш ли? нагло усмехнулся дядя и, склонившись к моему уху, прошептал: Молчи и ни на что не соглашайся. Я найму лучших юристов.
Потрепав меня по волосам и болезненно дернув за прядь, он пошел к выходу, но, задержавшись в дверях, обернулся.
Если с моей дражайшей Элисьеной что-то случится, на ее долю буду претендовать я. Ее единственный родственник.
Проваливай, буркнул Говард и, когда дверь закрылась, повернулся ко мне.
Его губы обиженно кривились, нос подергивался, как будто от меня дурно пахло.