Уильям Шекспир - Уильям Шекспир. Сборник стр 2.

Прочь эти складные стулья, отодвиньте этот буфет, да присматривайте за посудой.  Пожалуйста, прибереги мне кусочек марципана, да будь другом: вели привратнику пропустить сюда Сусанну и Ленору.  Антон! Потпан!

Здесь! Сейчас!

Вас ищут, зовут, ждут, требуют в зале!

Мы не можем быть и тут и там в одно время. Живо, ребята, пошевеливайтесь. Кто дольше проживет, тот все заберет.

Я не о том; я хочу сказать, что Ромео примет вызов Тибальда.

Бедный Ромео! Он уже и так мертв: он сражен черными глазами этой белолицей девчонки; его уши пронзены любовною песнью, и самый центр его сердца пробит стрелою слепого мальчишки. Так где же ему тягаться с Тибальдом?

А что такое Тибальд?

Это больше, чем царь котов, могу тебя уверить; он законодатель всяких церемоний; он дерется, точно по нотам, соблюдая размер, паузы, такты; он не дает противнику и вздохнуть: раз, два, а третий удар уже у тебя в груди; он попадает в шелковую пуговку; это настоящий дуэлянт, тонкий знаток всех этих первых и вторых поводов к дуэли. Ах, как великолепно он делает выпады и обратные удары, эти бессмертные passado, punto revesso, hai[1]

Что такое?

Чтоб им пусто было  этим шутам, этим шепелявым, кривляющимся фантазерам, этим настройщикам речи на новый лад! «Клянусь, отличный клинок!  Красавец мужчина!  Славная девка!» Не прискорбно ли, что на нас так насели эти чужеземные мухи, эти продавцы мод, эти pardonnez-moi[2], которые придают такую важность новым формам, что им неудобно сидеть на старой скамье? Надоели они с этими своими «bon, bon»[3].

Вот идет Ромео,  Ромео идет!

Он  точно высушенная селедка без икры. Бедное тело! оно из мяса превратилось в рыбу. Он находится в поэтическом настроении Петрарки; только в сравнении с его милой Лаура была судомойка, хотя ее обожатель был искусней Ромео относительно прославления своей возлюбленной в стихах; Дидона, по его мнению, шлюха, Клеопатра  цыганка; Елена и Гера  распутницы и сволочь. Фисби обладала красивыми серыми глазами, но где же ей сравняться с его милой!  Синьор Ромео, bonjour![4] Вот французский привет твоим французским штанам. Ты нас отлично надул в эту ночь.

Доброго утра вам обоим. Чем я вас надул?

Вы ускользнули, синьор, ускользнули от нас.

Извини меня, добрый Меркуцио; у меня было такое важное дело, а в подобных случаях человеку позволительно поступиться вежливостью.

Другими словами,  в подобных случаях человек принужден сгибать колени.

То есть кланяться?

Ты как раз угадал.

Это очень вежливое объяснение.

Да, ведь, я настоящая гвоздика вежливости.

Гвоздика в смысле цветка вообще?

Именно.

Но ведь и мои башмаки хорошо убраны розетками.

Верно. Продолжай так шутить со мною, пока не износишь своих башмаков, так чтобы когда у них отвалятся их единственные подошвы, шутка твоя осталась одна-одинешенька.

Вот так острота! Единственная по своему одиночеству.

Разними нас, добрый Бенволио; мое остроумие слабеет.

Бей свое остроумие хлыстом, пришпорь его, не то  я провозглашу: партия моя!

Нет, если твое и мое остроумие погонятся за дикими гусями, то я пропал, потому что у тебя в одном из чувств больше дичи, чем у меня во всех пяти. Не принимаешь ли ты меня за дикого гуся?

Да ты никогда и не был для меня ничем иным, как гусем.

Я укушу тебе ухо за эту насмешку.

Не кусайся, добрый гусь.

У тебя горько-сладкое остроумие, а это очень острый соус.

А разве горько-сладкие яблоки  дурная приправа к хорошему гусю?

Ну, твое остроумие растягивается, точно лайка; из одного дюйма можно его расширить до локтя.

Я растягиваю его до слова «ширина»: присоедини это понятие к слову «гусь»  выйдет, что ты в ширину и длину огромный гусь.

Ну, не лучше ли так шутить, чем стонать из-за любви? Теперь ты общителен, теперь ты  Ромео, теперь ты  тот, что ты на самом деле, такой, какой ты по своим врожденным и приобретенным качествам. А эта слюнявая любовь похожа на шута, что мечется туда и сюда, чтобы спрятать свою шутовскую палку в какую-нибудь дыру.

Стой, стой, довольно!

Ты останавливаешь меня; это называется  гладить против шерсти.

Не останови тебя, так ты будешь говорить без конца.

Ты ошибаешься. Я не стал бы распространяться, так как дошел уже до самой сути моей речи и намеревался кончить ее.

Вот славный наряд!

Парус! Парус!

Целых два: мужская рубаха и юбка.

Пьетро!

Слушаю.

Мой веер, Пьетро!

Добрый Пьетро, прикрой ей лицо веером: он красивей.

Доброго утра, синьоры.

Доброго вечера, прекрасная синьора.

Да разве теперь вечер?

Да, не менее того, уверяю вас. Бесстыдная стрелка солнечных часов указывает уже на полдень.

Убирайтесь! кто вы такой?

Это, милая женщина, человек, который сотворен Богом во вред себе самому.

Ну, право же, это хорошо сказано! Во вред себе самому,  так что ли? Синьоры, не может ли кто из вас сказать мне, где мне найти молодого Ромео?

Я могу сказать. Но когда вы найдете его, он будет старше, чем теперь, когда вы его ищете. Я самый младший из людей с этим именем, если не худший.