Даже если улечу, тебе-то что за беда! Она дернулась сильнее, но только опять поскользнулась и неловко ткнулась лицом в грудь парня.
Именно что беда будет, вновь ставя ее на ноги, серьезно ответил Глеб. И очень большая беда. Пойдем, провожу до дому.
Мне в лес надо, а не до дому! возразила Глаша, осторожно щупая ногой доски и прикидывая, как бы вывернуться.
Глеб несколько мгновений смотрел на нее, думая о чем-то своем, потом чуть заметно кивнул:
Хорошо, пойдем в лес, раз надо.
Я одна пойду, пусти. Время уже сильно поджимало, а опаздывать было ни в коем случае нельзя, Глаша сердцем чуяла. Глеб, я тороплюсь. Пусти, пожалуйста.
Но парень неожиданно подхватил ее на руки, что-то шепнул, и вокруг них встала стена леса.
Не бойся, не опоздаешь. Он опустил Глашу на землю, но руку не выпустил. А одной тебе здесь делать все равно нечего.
Глаша огляделась. Это была не роща вокруг протыкал соснами звездное небо темный бор. И она вдруг четко осознала, что именно сюда ей и надо было. Только навязавшийся провожатый мог все испортить. Глаша дернула руку и сделала шаг назад.
Ты почем знаешь, что я здесь делаю?! Может, я к Хожему пришла!
Она вздернула подбородок и отвернулась. Глеб отпустил ее руку, чуть отошел и принялся внимательно ее разглядывать, потом улыбнулся и вдруг исчез.
Знаю, что к Хожему, прошептал он странным голосом откуда-то сзади.
Глаша резко обернулась и отпрыгнула. Глаза парня, черные-черные, в темноте светились, а по крепким рукам и обнаженному торсу проступали зеленоватые растительные узоры. Он снова улыбнулся и пропал. Глаша испуганно припала спиной к дереву, сердце колотилось так, что она не слышала собственных мыслей, только знала, что надо бежать, да ноги точно приросли к земле.
А если знаешь, так пусти, тихо выдавила Глаша, озираясь по сторонам и пытаясь угадать, откуда на этот раз ждать его.
А я тебя и не держу, прозвучало будто из ствола, и Глаша снова отпрянула.
Отстань от меня! Дай мне уйти! Она подхватила с земли палку и завертелась на месте.
И куда ты пойдешь? Смех Глеба снова раздался сзади, и Глаша крутанулась, выставляя палку перед собой.
К Хожему, я же сказала!
Глеб больше не исчезал, он с улыбкой смотрел на нее, а узоры на руках начинали светиться сильнее. Чуть склонив голову набок, он сделал быстрый шаг и перехватил палку, осторожно убирая ее в сторону.
Если ты поранишься или, того хуже, убьешься, Хожий очень расстроится. К тому же ты уже пришла.
Глаша хотела кричать, но голос точно пропал, хотела бежать, но ноги подкосились, и она упала навзничь на хвою. Глеб опустился рядом и протянул ей воды.
Ты же сама ко мне шла. Отчего теперь пугаешься?
Глаша оттолкнула флягу, пытаясь отползти назад, но тело не слушалось. Она закрыла голову руками и зажмурилась. Холодный страх сковал грудь, не давая ни вздохнуть, ни крикнуть.
Глашенька! Милая моя! На лицо брызнула холодная вода, мягкие руки принялись умывать и похлопывать по щекам, а как она немного отошла, обняли за плечи и прижали к горячей груди. Сердце мое! Напугал я тебя? Прости, Глашенька, не стану впредь пугать и обижать, беречь буду пуще всего на свете. Моей будешь, и никто тронуть не посмеет ни тебя, ни сестрицу. Знаю ведь, что не об одной себе сердечко твое тревожится.
И так радостно и легко стало от слов этих, что Глаша сама щекой прижалась к его груди. Не обидит и другим обидеть не даст.
Пойдем со мною, Глаша. Будем вместе мир хранить! зарываясь носом в ее волосы, жарко прошептал Хожий. А захочешь через горы и реки на руках унесу туда, где никто не найдет. Ты только скажи, что моей будешь.
Буду, прошептала Глаша, где-то в глубине души с тоскою понимая, что сейчас проснется. Только не оставляй меня одну.
Не оставлю, прошептал Хожий, крепче прижимая ее к себе, но Глаша уже проснулась.
До рассвета было еще далеко. Она лежала, сжавшись в комок и вцепившись в одеяло, над ней на четвереньках стояла сонная Аксютка.
Глаш, ты чего? Не заболела? Чего плачешь?
Глаша всхлипнула, утыкаясь в одеяло и стараясь сдержать слезы. Маленькая ладошка сестры коснулась ее лба, потом Аксютка прижалась к ее спине, обхватила ручонками и крепко-крепко обняла:
Ну не надо, Глашенька, не плачь! Страшное что приснилось? Все это сказки бабкины, ничего в них нет, а нас ими специально пугают, потому что мы городские. Ты же сама так говорила.
Глаша вынырнула лицом из одеяла и глубоко вздохнула, прогоняя остатки сна:
Сказки, Аксюш, сказки. Просто вчера перенервничала, вот и снится невесть что.
А о чем вы с бабушкой в бане разговаривали?
О сказках. Глаша улыбнулась, прижимаясь спиной к тепленькой Аксюше. Спи, рано еще.
Аксютка зевнула и уткнулась носом сестре в затылок:
Так я и сплю, это ты чего-то возишься.
Наутро бабка Агафья напекла лепешек с зеленью, сыру козьего на стол поставила да жирного, пахучего молока.
Ешьте, не торопитесь, пусть дорога подсохнет как следует, к вечеру и поедете. День нынче долгий, солнцеворот скоро, дотемна доберетесь.
После завтрака дядька Трофим с Егором бабке дров нарубили да опять на озеро подались, Аксютка ушла на лужок козу пасти, а Глаше бабка вручила туесок и за ягодами к роще отправила. Тетка Варвара как узнала запричитала, заплакала, мол, на погибель отправляешь девку, но бабка ее полотенцем отхлестала и в баню отослала.
А тебе самой-то не боязно? провожая Глашу до калитки, ухмыльнулась Агафья.
Глаша только плечами пожала:
А кого там бояться? Люди не ходят, зверей диких нет, больно светлый лес да маленький. Клещей разве что? Да только какие ж я ягоды принесу? Земляника цветет еще, для остальных и подавно рано.
Ну не ягоды, так грибы! отмахнулась бабка. Вон дождь всю ночь лил, сейчас повыпрыгивают. Иди, Глаша, надо тебе, вижу ведь.
И Глаша пошла. Ее и правда до дрожи в рощу тянуло. На стол накрывает, а сама все за окно смотрит, огород полет нет-нет да к роще глаза подымает. Точно зовет кто А народ из домов вышел, глядит ей вслед и головами качает. Народ на этом берегу не такой, как в деревне. В бывшем колхозе и жителей-то осталось семь дворов, да все больше старики. Они тоже в ведьму и Хожего верят, только не боятся их, стараются в мире жить. И в рощу за грибами и ягодами ходят. Да только мост все одно не переходят. Знать, им тоже ведьма запретила.
Далеко отправилась, синеглазочка? окликнул ее дед Евграф.
Утро доброе, Евграф Пантелеевич! Глаша улыбнулась старику и махнула корзинкой. В рощу, за грибами.
Сама али Агафья отправила? выглядывая из-за забора, пропищала старуха Евдокия.
Отправила али сама пошла забота не твоя! распахивая калитку, осадила соседку бабка Агафья. Идет значит, надо так. А ты на пути у ней не стой!
Евдокия замахала руками:
Чур меня, чур, Агафьюшка! Я ж из доброго умысла, думаю, вдруг не знает девчоночка, куда идет.
Агафья погрозила соседке тяпкой, а Глаше махнула, мол, иди, не обращай внимания, да ушла в огород. Больше Глашу никто не окликал, только вслед посматривали да крестили из-под полы.
В роще было мокро от ночного дождя, на свежих, умытых березовых ветках сверкали сырые алмазики. На опушке жужжали по мокрым цветам пушистые пчелки, чуть подальше, у самой реки, заливались птицы. Иногда пробегал легкий ветерок или птичка вспархивала, и березы роняли Глаше на голову сверкающие капли. Глаша смеялась, подставляя им лицо, и сама дергала за свисающие ветки. И так весело, так радостно было в омытой дождем роще, так приветливо перешептывались листья, что на душе у Глаши все расцвело. Она бросила корзинку, обхватила руками молодую березку, прижалась к ней, точно к сестре родной, и долго стояла, слушая голоса леса и жмурясь на солнце.
«Ну какая же это ведьмина роща?! Такая светлая да радостная! И какого счастья люди себя лишают из-за старых сказок и суеверий!»