Катя, конечно, согласилась. Во-первых, все равно не переубедить. Но не только. Было кое-что еще. Гораздо легче было «раскладывать по полочкам», сочинять детектив, чем представлять себе Женьку без сознания на больничной койке. А вовсе об этом не думать нет, такой опции уже не существовало, увы.
И вот, Катя честно попробовала рассуждать. Единственное, что она себе позволила, это начать со слов: «Если исходить из того» и подчеркнуть это «если» для порядка и для очистки совести. Дело было в кафе, они вчетвером встретились там на следующий день.
Если исходить из того, что эти письма написаны всерьез и адресованы именно нам, то, очевидно, следует предположить, что мы, все пятеро, обладаем какой-то информацией, которая представляет для кого-то опасность.
Н-да, не особенно «какой-то», «кого-то», и вообще тоже мне дедукция! Те, однако, слушали как завороженные. Следовало продолжать. Но тут неожиданно вступила Лера.
И если так, то значит, Женька действительно что-то знала. Или первая догадалась, о чем речь. И наверное, решила, что лучше не молчать
Ерунда! с досадой прервала Мирела. Откуда, по-твоему, этот человек мог узнать, что она собирается делать?
Какой человек?
Ну этот злодей. Давай дальше, Кать.
Да, сказала Катя. Мне тоже кажется, что про Женьку пока лучше не надо. Значит, смотрите: единственное, что мы можем сейчас сделать, это попытаться понять, о чем в этих письмах идет речь. Если поймем, то, может быть, угадаем, кто их написал. Дальше: это должно быть что-то такое, что знаем, видели, слышали именно мы. Я бы, пожалуй, сказала наше общее воспоминание.
Воспоминание? переспросила Ника.
Разумеется, воспоминание, что же еще? отрезала Мирела. Много у нас в последнее время общих впечатлений?
Ну да, вот и я о том же, кивнула Катя. А прошлое у нас как раз общее. Остается пустячок: выковырять из нашего общего прошлого что-нибудь такое подозрительное. И тут я пас.
И я.
И я. Ничего подозрительного
Постойте! вдруг пробормотала Лера, перебегая глазами с одной на другую. Как же вы так говорите? А А Гарик?
Тут Катя, надо сказать, растерялась. «Что же с памятью, граждане?» как любил интересоваться Булгаков. То есть даже не с памятью, а вообще с головой! Что за нелепые фокусы выкидывает сознание? Лера ведь совершенно права
Это был несчастный случай! неожиданно выкрикнула Мирела и добавила странным, придушенным голосом: Ведь милиция
Да, я знаю, они проверяли Да, сказали: несчастный случай. Слушайте, мы никогда про это не да и вообще мало виделись с тех пор, Лера говорила горячо и сбивчиво, обводя всех странным взглядом. Но скажите мне вы что, правда верите, что он мог закрыть эту чертову заслонку? Вы что, не помните?
Как же не помнить
* * *
Поезд приходил в *** в четыре с чем-то утра. Ночью какие-то безумцы-истопники зачем-то раскалили вагон докрасна, дышать невозможно, поэтому первый момент на перроне показался блаженством, и прошло еще несколько минут, пока они осознали, какой на самом деле стоит зверский холод. Руки-ноги закоченели в два счета, ноздри стали противно слипаться. А до тепла между тем было идти и идти, шесть километров лесом. И главное совсем ночь. Луна то есть, то нет, сосны черные, темнее неба, на снегу тени И холод, холод жуткий. Кате-то как раз было все равно: холодно не холодно. Ей больше глаза мешали. Жгло, щипало, веки тяжелые, хоть пальцами подымай. От недосыпа, конечно, и не только в поезде. Она вообще в последние дни мало спала. Стас улетал в этот самый день. До самолета оставалось несколько часов. Была задача на часы не смотреть. Все, переворачиваем страницу. Да, впрочем, смотри не смотри, в этой темноте разве что-нибудь разглядишь. Сосны расплываются, тени расплываются да что я, сплю, что ли? Или опять плачу?
Она сначала вообще не хотела ехать, не было настроения, но Илья ее уговорил. Уговаривал очень грамотно: ни слова о Катиных проблемах, поедем, там знаешь как здорово! как же все поедут, а ты нет?! там лес, изба деревенская, настоящая, стены дышат, нас в усадьбу пустят, хранители родительские друзья, захочешь можем пожить, как помещики! водочка после морозца знаешь как хорошо идет? Гарик гитару возьмет, погуляем в лесу, водочки примем, песенку споем, стишки почитаем, поехали! И только под самый конец добавил: чего в Москве-то сидеть? Все равно никакого толку не будет.
Тоска тоской, но мороз в конце концов все-таки взял свое. Через полчаса Катя, как и все прочие, уже не чаяла как добраться до места. Когда лес кончился и открылось поле, а за ним показались очертания крыш, раздался единодушный вопль восторга. Однако радоваться, как выяснилось, было рано. Для них, городских жителей, дом автоматически означал защиту от холода. А между тем в нетопленой избе оказалось чуть ли не холоднее, чем на улице, возможно, от обманутого ожидания.
Там была одна просторная комната, поделенная на три части двумя здоровенными печками, доходившими почти до потолка. «Эта русская, а эта просто, объяснил Илья. Ничего, щас протопим!» Но «щас» не вышло. Не хотели растапливаться ни та ни другая. Занимались этим делом Илья как хозяин дома, и Сашка как большой русофил, любитель русской старины, раз пятнадцать со вкусом повторивший: «сени» и «горница». Почему-то эта картинка так и стояла перед глазами: Илья, тощий, долговязый, согнулся перед печкой в три погибели, рядом Сашка, человек-шкаф, на корточках. Остальные подносили дрова и разбирали, стуча зубами, сумки. Дрова подтащили, сумки разобрали, а огонь все не разгорался, и так пока за дело не взялся Гарик. Тут же все и затрещало, и загорелось как надо. «Я не деревенский житель и не печных дел мастер, сообщил он, кивая и раскланиваясь в ответ на аплодисменты. Я просто пироман и потому про огонь знаю». А вечером, когда они, перестаравшись, натопили до такой степени, что пришлось раздеваться до нижнего белья, тот же Гарик объяснял им, что это как раз хорошо, тепло продержится до утра, и еще объяснял, почему ни в коем случае нельзя закрывать заслонку, пока не погаснут последние огоньки и все не прогорит до конца. И ворошил угли кочергой, пока наконец не сказал с удовлетворением: все, вот теперь можно. С тех пор, куда бы они ни ездили, он всегда отвечал у них за огонь будь то костер или печка.
Из той поездки запомнилось кое-что забавное. Например, такое: с утра к их избе потянулись «ходоки» местные жители с подношениями: солеными огурцами, грибами, мочеными яблоками, капустой. Илья принимал, благодарил, краснел, недоумевал, а они всей компашкой покатывались со смеху и говорили: ну что ж ты хочешь, все правильно барчук приехал, из самой Москвы. На самом деле, местные так выражали любовь к Илюшиным родителям, милейшим людям, которые сто раз помогали им решать самые разные проблемы. Лучшей закуски под водку, кажется, никто из них никогда не пробовал.
И еще другое, совсем не забавное. Мясо. Какими глазами те же местные смотрели на мясо, которое они, по указанию Илюшиных родителей, привезли из Москвы «на подарки». Такими глазами Часть кусков протухла в жарком вагоне, и теперь воняла на всю избу, они с Никой зажали носы и побежали на улицу скорее выбросить, но на пороге их перехватила хранительница усадьбы. «Вы что, девочки? говорила она, чуть ли не задыхаясь. Выбрасывать? Господь с вами! Отдайте мне, если вам не нужно, мне внуков кормить нечем!» «Пожалуйста, конечно беспомощно бормотали Катя с Никой. Только оно же протухло, слышите, запах какой?..» «А я его в уксусе вымочу, в уксусе» А сама смотрит на это мясо, смотрит Вот жизнь собачья!.. Катю до сих пор передергивало от одного воспоминания.
Вообще же все было в точности так, как обещал Илья. Чистейший пьяный воздух, долгие прогулки, треп, снежки с эротическим подтекстом, треп, бесконечный треп, застолье, песни, стихи, треп Катина беда, разумеется, никуда не делась, но временно свернулась клубочком, дожидаясь возможности выбросить лапу и оцарапать растопыренными когтями. Водочка тут, конечно, немало способствовала, чего греха таить. И в этом Илья не обманул, очень хорошо она шла с морозца под местные соления. Ледяная глыба внутри послушно подтаивала, развязывался язык, и ни с того ни с сего мелькала неожиданная мыслишка: а вдруг все еще ничего как его там? жизнь не кончается в девятнадцать лет? Ну вот, и была какая-то пьяноватая, бестолковая ночь с Ильей, за печкой, уж очень просил, да и вообще чего там! от которой, несмотря на весь пьяноватый надрывчик, как ни странно, не осталось неприятного осадка, скорее наоборот.