Фотограф сделал нетерпеливый жест и, все больше краснея, заговорил:
Но я все же думаю если мне вообще позволено что-либо думать, я думаю, что возвышенный вкус имеет определенное право воздействовать на вкусы более низкие и менее развитые, чтобы те поскорее менялись. Возвышенный вкус, полагаю я, такое право имеет.
Дюрица снова прищурился и произнес на сей раз чуть тише:
Ну-ну
Что вы сказали? спросил фотограф.
Я сказал: ну-ну, ответил часовщик.
Фотограф вспыхнул. Все лицо его залилось краской.
Простите, как это понимать?
Да никак, ответил Дюрица. Продолжайте, почтенный
Не обращайте внимания, сказал столяр Ковач. Он любит других задирать.
Словом, я полагаю, что если мы сами уже достигли какого-то совершенства, то наш долг как-то подталкивать, стимулировать отстающих, чтобы те поскорее меняли мнения и отказывались от своих устаревших позиций.
Ну-ну, в третий раз произнес часовщик и поднял стакан. Вот кто может далеко пойти! сказал он и отпил из стакана.
Куда пойти? не понял столяр.
Далеко, повторил Дюрица и продолжил: Ну что же, будем здоровы, выпьем за то, что дорого именно нам, а не кому-то другому!
Это верно, подхватил хозяин трактира. Не станем никого лишать радости, приглянулась кому дурнушка пускай радуется на здоровье.
Честно признаться, сказал книжный агент, я тоже считаю так, что ежели статскому советнику доставляет радость нагишом выплясывать на балконе, то и пусть себе пляшет или чем он там занимается. Я это, прошу заметить, совершенно серьезно, без тени сарказма сейчас говорю. В конце концов, если что и придает нашей жизни смысл, то это уверенность, что мы вправе поступать сообразно собственной воле. А иначе разве могли бы мы вообще называться людьми? Верно я говорю?
Верно Верно согласился хозяин трактира.
Святая правда, поддержал его Ковач. Это надо быть дьяволом, чтобы с ней спорить!
Фотограф повертел перед собой стакан:
Да конечно
Вы только вдумайтесь, продолжал Швунг. Ваш этот советник, дружище Бела, то бишь статский советник, который голым разгуливал по балкону, он, наверное, потому и придумал себе это экстравагантное занятие, что мыслил не так, как простые люди. Я вовсе не осуждаю его, но представьте себе, что такому советнику поручили обеспечивать население хлебными карточками. Или еще до войны, положим, он должен был заниматься заготовкой зерна. И вот придет он под вечер домой, а в голове по-прежнему крутится: какой ожидается урожай пшеницы да ржи, или сколько необходимо распределить хлебных карточек, и, вообще, так ли пойдут дела, как ему хотелось бы? Ну подумайте, что у этого типа в черепке творится! Представляете, выходит такой господин на улицу, где множество женщин, мужчин, детей, влюбленных и стариков и всех прочих, и думает про себя: а ведь это их мне надлежит обеспечивать хлебом, это им выдавать пайки! И видит уже не людей, а дневные пайки! Вон, говорит, два пайка пошли, а там один паек, а там паек для старика, которому на следующий год, наверное, уже не понадобится хлебная карточка, бедолага ужасно кашляет и едва волочит ноги. А при виде подростков подумает: этим вот на будущий год уже взрослую норму давать придется!
Хозяин трактира рассмеялся:
Ну и юмор у вас, господин Кирай!
Я и сам понимаю, сказал книжный агент, что это звучит смешно, только на самом деле, дружище Бела, здесь нет никакого юмора. Представьте себе, к примеру, какого-нибудь высшего офицера, положим генерала из военного ведомства, отвечающего за укомплектование армии. Тоже ведь не простой человек, не такой, как все прочие. Как, по-вашему, он себя ощущает, проходя по улице? И видя перед собой людей, мужчин
Такие по улицам не расхаживают, заметил столяр, они на автомобилях ездят. Как и статский советник ваш тоже, поди, на машине катался, не так ли, дружище Бела?
Все так. За ним по утрам приезжала машина, потом обедать его привозила, а к вечеру снова домой.
Ну, видите?
Тогда уж тем более все так и есть, как я говорю, повысил голос книжный агент. Такой уже и не слышит людских голосов, а видит разве что, как они открывают рты да руками размахивают. Из машины для них люди и подавно всего лишь пайки или военнообязанные, если иметь в виду генерала! Вы только представьте Выглядывает он из машины и видит перед собой человека, у которого все на месте: не безногий и не безрукий, не одноглазый и дочурку с собой прихватил на прогулку, ведет ее, предположим, в сторону моста Маргит. Вот когда что-нибудь подобное вижу я или любой из вас, что нам приходит в голову? Вот, мол, добропорядочный семьянин, примерный отец поди, не в кабак направляется и не к любовнице, а исполняет просьбу жены, погуляй, мол, с ребенком, пока я обед готовлю да прибираюсь. А то и просто ребенок давно свежим воздухом не дышал! Но это мы так думаем а что думает генерал? Он говорит себе: «Что за черт?! Человек призывного возраста, здоровяк, почему не на фронте?!» Дружище Бела подмигивает столяру:
С юмором человек, а?
Да чего ж тут смешного, дружище Бела? насупился Ковач, столяр. Если задуматься, то станет понятно, что нету тут ничего смешного!
Так вот, продолжал Кирай, к чему я все это рассказываю? А к тому, что большим людям жизнь представляется совершенно иначе, чем нам, простым смертным. Они совершенно другие. И знают прекрасно, чувствуют, что мы не чета им, не их поля ягода.
Это с какой же стати? изумился хозяин трактира. Они такие же люди, как я или вы.
Ну, это как посмотреть! С одной стороны, вроде так, а с другой так вовсе наоборот. Вам разве приходила в голову мысль вон, мол, военнообязанный идет? Вот видите, не приходила. У вас никогда и в мыслях не было, что для людей, которые попадаются вам на улице, вы начальник, хозяин или, так сказать, повелитель, словом, некто, от кого зависит жизнь этих людей. Вам ведь и в голову не придет, что вы лучше всех остальных. Верно я говорю? А у этих наоборот хотят они или нет, в голове сидит мысль, что они сделаны из другого теста. Потому и ведут себя во многих вопросах совершенно не так, как другие.
Все верно вы говорите, господин Кирай, согласился, распрямляя затекшую спину, столяр. Я тоже могу пример из жизни вам привести. Закончил я как-то работу в одном барском доме, и по этому случаю мне предложили остаться на полдник. А заготовлено к нему было столько, что за неделю не съесть. Сижу я на кухне, кухарка с подносами возится, потом принимается хлеб резать. Я не выдержал и спросил: «Что вы делаете?» А она мне: «Как «что делаю»?» «Для кого вы, спрашиваю, эти ломтики нарезаете?» Потому как кусочки были такие тонюсенькие, что, поверьте, каждый не толще папиросной бумаги был. Как есть говорю вам! Просвечивали насквозь, человек, стоя рядом, дохнуть боялся, чтоб они со стола не слетели. И какой в этом смысл? Выдрючиваются только, как уже господин Кирай выразиться изволил.
Фотограф отставил стакан и, покашляв, заговорил:
Но вполне может статься, дорогой господин Ковач, что высокопоставленные господа просто хорошо питаются и хлеб им не так уж нужен. Ведь много хлеба обычно едят в тех семьях, где более сытных продуктов в питании не хватает.
Я вот тоже о чем-то таком подумал, но все-таки это странно, вы не находите? Не толще бумаги, право.
Как бы там ни было, заговорил книжный агент, факт остается фактом: они во всем желают вести себя по-иному, чем остальные люди. Взять хотя бы манеру, когда муж и жена обращаются друг к другу на «вы». Послушать их так они вроде и незнакомы, вроде и не привязаны друг к другу навечно. Но это бы ладно, их личное дело, в конце концов. Мне было бы интересно узнать, как всем этим господам, что занимаются хлебными карточками, да генералам и прочим большим господам, которые судьбы простых людей решают, как им по ночам спится?