Знаю, это заводские дома. Родные есть? Проверил, что за фрукты?
Никаких родственников вообще. Оба воспитывались в детском доме по улице Речной, тридцать. В нашем местном архиве сказали, это был спецприемник для детей репрессированных.
Для детей врагов народа, отчеканил полковник. Личные дела принес?
Вот это и есть самое странное. Никаких личных дел, Николай Иванович, по тому спецприемнику в архиве нет.
Да ты что?! Это ж по нашему ведомству. Должны обязательно быть в архиве.
В архиве предположили, что в сорок втором, когда немцы под городом стояли, многие учреждения документы жгли без разбора. Скорее всего, так они и пропали. В общем, всякие данные о происхождении и родственниках Николая и Татьяны Речных полностью отсутствуют. Единственное, как можно что-то на них найти, это запросить центральный архив в Москве, но это очень долго, их же, наверное, десятки тысяч
Полковник усмехнулся криво и многозначительно. Тихий только сейчас с удивлением заметил, что Клыков дышит нормально.
Десятки? Бери больше
Вот именно. Тем более не зная точных фамилий На это нужно время.
Времени нет! отрубил он. Счет у нас с тобой на часы. Ч-черт, ты понял, что Речные это по названию улицы? Тогда ведь как? Фамилии им, отчества меняли и метрики выдавали новые Дети врагов за родителей не отвечали. Погоди, улица Речная. Да это же ЗеЗе Зона затопления. Водохранилище, когда строили электростанцию в пятьдесят шестом, весь район и затопили. Великое переселение из зоны затопления, с правого берега на левый. Как эвакуация в войну: по мосту на машинах, с узлами, чемоданами Мы тогда ходили смотреть, как весь этот поток хлынул, и речка Ворожка переплюнуть речка превратилась в море. Стихия. Меня ж сюда из Казахстана перевели как раз в пятьдеят третьем, когда мое хозяйство закрыли
Тихий знал, что своим «хозяйством» полковник Клыков, состоявший в органах с 1933 года, называл лагерь, «площадью в полторы Англии», где начальствовал много лет и о чем любил вспоминать в компании верных сотрудников. Как начальника его любили. Скор на расправу, но отходчив, без подкожности.
Ну ладно, время поджимает. Самое главное: девчонку допросил?
Лукерья Речная допрошена во время обыска в квартире. Полная несознанка: ничего не знаю, английский по самоучителю выучила Самоучитель мы, правда, в квартире нашли, но невозможно по самоучителю такое произношение. Семья рабочая, даже книг в доме нет.
А мать совсем плоха?
Совсем. Допрос невозможен. То бьется в истерике, то не реагирует. Да и девчонка тоже не совсем в себе. Бормочет про какую-то колоду карт. Осторожно бы надо.
Пусть наши врачи мать освидетельствуют. Может, горбатого лепит. Эх, при нормальных методах тут работы на полчаса допроса, а сейчас распускаем сопли, противно А за девчонкой съезди. Здесь ведь и стены помогают, хе-хе
Николай Иванович, с девчонкой надо осторожно, повторил Тихий. Мне ведь тоже звонили. Из отдела Федора Павловича.
Вот как! Полковник посмотрел обеспокоенно и ревниво. А что ж ты молчал? О чем говорили?
Со мной говорили, я слушал. Предупредили, что есть осложняющее дипломатическое обстоятельство.
Что?! Это что за «обстоятельство»?
Шахиня Пехлеви пригласила девчонку в Тегеран. Официально. Документ пошел по дипломатическому каналу. О существовании Лукерьи, к сожалению, там известно. Это связывает нам руки. Привозить ее сюда не рекомендовано во избежание клеветнического визга всяких вражеских голосов, что в СССР якобы преследуют детей и так далее За квартирой установлена суточная наружка, никуда не денутся. Муха не пролетит. Завтра, прямо с утра, продолжу допрос на месте.
Руки, говоришь, связывает? Запомни, Тихий, если они свяжут нам руки, стране конец. Ну, черт с вами. С отцом что? Он-то у нас?
У нас. Ожидает допроса.
Полковник широко улыбнулся, показав зубы курильщика. Брыли порозовели, и Клыков больше не выглядел покойником.
Скажи ребятам, чтоб подготовили. Сам допрошу. Чистосердечное признание облегчает участь.
Николай Иванович, учитывая состояние вашего здоровья
Заткнись! Видал я твою работу, молодо-зелено. Эх, что делать будете, когда мы, старики, страну на вас оставим? Все «психология» и чистоплюйство. Оперативный периметр, твою мать, обеспечить не умеют. Позорище.
Сказал уже без гнева, ворчливо и зачем-то щелкнул выключателем зеленой настольной лампы, звучным, как щелчок ружейного затвора. В свете лампы назойливый и тревожный стук часов из механизма, отсчитывающего минуты до взрыва, вдруг превратился в мерное сердцебиение притихшего здания.
Москве доложим так: раскрыли банду антисоветчиков. Щупальца за рубежом. Пока из управления пришлют своих архаровцев, мы уже провели работу, собрали улики, допросили, получили признания. Я на этом не то что собаку, целый питомник съел. Это всегда срабатывало. В одном ты дело говоришь: за английский девчонки надо уцепиться, хотя одно это зацепка слабая. Язык-то не запрещен, в каждой школе его учат. Может, она способная такая оказалась?
Господи, что он несет? Лицо Тихого при этом выражало почтительное внимание.
Раз улик нет, значит, надо их найти, Анатолий! Пойти и найти. Ты меня понял?
Наконец-то старый кретин додумался до очевидного.
За малолеткой и ее матерью такую наружку, чтоб муха не пролетела! Чтоб день и ночь.
Уже сделано, Николай Иванович.
Эх, Анатолий, ну и задачка: убедить Москву, что алкашка-повариха и ворожский слесарюга иностранные шпионы. Там ведь не идиоты сидят. Эх, если бы самиздатчики, безродные космополиты какие-нибудь откопались, связи с заграницей там совсем другое дело, а тут сплошняком «то березка, то рябина», и поэтому только чистосердечное признание этого работяги может нам с тобой помочь. Понял?
Тихий понял. Понял, что дождался момента для главной улики.
Николай Иванович, при обыске мы обнаружили нечто любопытное. Николай Речной прятал это под ванной. Говорит, что нашел в прошлом году на полу автобуса, когда ехал домой после ночной смены. Но врет плохо: дрожит, заикается.
Кожаная папка наконец открылась, и мягкое «щупальце» положило на стол перед полковником старую истертую фотографию с оторванным краем.
У Клыкова даже удлинилась его по-бульдожьи короткая шея. Уставился, не дотрагиваясь.
Мать честная! сказал наконец с радостным изумлением. Что это за место?
Кембридж, Великобритания, товарищ полковник, громко раздалось в кабинете, торжественно, как смертельный диагноз.
Вот это дело. Вот это дело, Анатолий!
Николай Иванович, наконец, взял фотографию в руки. Перевернул. На обороте аккуратные иностранные строчки.
Тридцать третий год. Это ж за год до убийства товарища Кирова. Я как раз в органы поступил. А ну, переведи.
Тихий, не глядя на фотографию, а пристально вперившись в Николая Ивановича перевел наизусть канцелярским голосом, словно зачитывал приговор в суде:
Моя дорогая Ханна, мы две половины целого. В память о последнем выходном вместе в «Old Blighty» это значит «добрая старая Англия». До встречи в нашей Promised Land Это значит «земля обетованная». Люблю вас и буду очень ждать, мои дорогие девочки.
Река. Лодка. Полковнику из лодки улыбалась очень юная женщина с роскошной копной волос, завитых по тогдашней моде мелкой волной. Она сидела с маленьким ребенком на коленях, и ее лицо почему-то показалось Клыкову знакомым. Ребенок тоже улыбался в объектив, но трудно было сказать, мальчик это или девочка. За их спинами, на корме лодки, высился ладный парень с шестом в руках, в буржуйском белом с темной полоской свитере и светлых брюках. Парень держал шест как на той картинке «Святой Георгий убивает дракона», которая нравилась ему в детстве и висела над кроватью давно покойной бабки, богомолки. Парень улыбался напряженно. Поди, удерживать равновесие ему было трудновато. А над ними мать честная! мост со стрельчатыми окнами, что терем в сказке, и перекинут он между двумя дворцами, а построены те дворцы прямо в воде.