Ну как, вкусно?
Луше отвар не понравился, но понравилась Лариса Семеновна, поэтому она кивнула.
Ты любишь читать?
Не очень.
Почему же? воскликнула Лариса Семеновна.
Лушка задумалась. Литературу она считала неплохим уроком в расписании: ей всегда удавалось садиться в дальнем углу класса, где можно было рисовать без особых помех.
Мне некогда.
Вот как! Чем же ты так занята?
Я рисую.
Одно другому не помеха. Просто ты еще не встретила свою книгу.
Что значит «мою»?
Ну, такуюТакую, которую не забудешь, которая станет помогать.
В чем?
Во всем. А хочешь, я угадаю, какая книга твоя?
Лушка пожала плечами.
Ну, хорошо.
Только все должно быть честно. Идет?
Идет.
Лариса Семеновна загадочно улыбнулась, встала из-за стола и пошла к полкам. Лушка отвернулась и стала смотреть в окно на опустевший лагерь. Она подумала, что зимой сюда, наверное, приходят звери и укрываются на верандах деревянных корпусов. Картина в голове ожила, и ей ужасно захотелось это нарисовать.
Но Лариса Семеновна уже шла от полок с какой-то книгой.
Условие такое. Ты прочитаешь прямо сейчас первые пять страниц, я тебе мешать не буду, и скажешь, угадала я или нет. Только честно.
Хорошо.
Лушка взяла в руки книгу. Лиса, утка, снег. Фамилия смешная: Мамин-Сибиряк. В школе бы его задразнили. Название «Серая шейка». Вздохнула.
А хотите, я вас сначала нарисую?
И, не дожидаясь ответа, достала из рюкзака на пуговице блокнотик и карандаш.
Ну хорошо, нарисуй. С книжкой успеется. Так ты хочешь стать художником?
Луша не ответила и начала ловко рисовать, бросая быстрые взгляды на Ларису Семеновну, которая непонятно почему оробела и оттого немного дурачилась, торжественно и театрально гримасничая, на что Луша не обращала внимания и даже ни разу не улыбнулась.
Ты левша? вдруг спросила Лариса Семеновна тихо и сочувственно.
Луша смутилась и так повернула левую руку, чтобы Лариса Семеновна не увидела шрама.
Иногда. Но в школе нет. А пишу я уже правой переучилась, и хорошо пишу, сказала поспешно и с гордостью.
И как же тебе удалось переучиться?
И так, пока рисовала, Луша, сама не заметив, рассказала Ларисе Семеновне как ее переучивали из левшей
До самого первого класса родители не замечали, что Лушка левша. Да и как тут заметишь? Мать с отцом всю неделю на работе, а она в деткомбинате на пятидневке, дома только на выходных, а на субботу и воскресенье у матери то стирки накопилось, то на рынок поехала, то в очередях, а у отца то сверхурочные, то «рыбалка с мужиками». А ела Лушка почему-то правой, как все.
Воспитательница на пятидневке Алл Георгиевна (самая лучшая!) никогда ее за леворукость не ругала, и поэтому Лушка понятия не имела, что она дефективная, а узнала это только от Клары Петровны, когда пошла в первый класс. Там все и обнаружилось в первый же день: правой получалось ужас что, а левой как у всех.
В школе больше всего тосковала Лушка по Алл Георгиевне. Молодая, веселая, только что из института, большая выдумщица, она рассказывала интересные истории. Особенно хороши была истории про доктора Гулливера, который попал в страну к маленьким человечкам, а еще про Робинзона, который сбежал из дома на корабле и оказался на совершенно пустом острове, без людей, как пионерский лагерь после третьей смены. Вот все это Лушка и рисовала, мечтая когда-нибудь тоже уплыть далеко-далеко. Алл Георгиевна Лушкины рисунки любила и прикнопливала их на стенку, чтобы все видели.
И ты не побоялась бы жить на необитаемом острове одна? вдруг спросила Лариса Семеновна.
А что там страшного? ответила Лушка, не поднимая головы. Я в «Клубе кинопутешественников» такие острова видела. Море, песочек, пальмы с ананасами, бананы, и никто не мешает. И никакой школы. Главное, чтобы была пресная вода. Нет, необитаемый остров Лушку бы совершенно не испугал.
Так вот, когда обнаружился Лушкин дефект, мамку вызвали в школу. И они стояли вместе посередине кабинета директора, как на картине «Допрос коммунистов», что и сейчас висит в актовом зале. Стоя с опущенной головой, Лушка старалась не наступить на солнечного зайчика на паркете, и ей казалось, что были они там втроем: она, мамка и солнечный зайчик. Мамка страшно волновалась и все поправляла и поправляла свои немытые волосы, засовывая их под прозрачный платок. Поднимая руку, она невольно показывала пятно на локте «хорошего» платья, которое к тому же, оказывается, слегка разошлось в подмышке по шву, но мамка этого не видела, а Лушка и учителя видели. Солнечный зайчик вскоре предательски исчез.
За столом восседала директрисса, Нина Константиновна, строгая, сухая женщина, из-за увечья прозванная Костяная Нога. Одна нога у нее была короче другой, как все говорили, из-за «полимилита», поэтому она носила огромный, коричневый ортопедический ботинок. Завуч, усатый Павел Кузьмич Громов, преподаватель гражданской обороны и НВП (по кличке Калаш), в защитной гимнастерке и брюках хаки, облокотился на подоконник и время от времени зорко поглядывал вниз, на школьный двор. Справа от стола Нины Константиновны сидела, сложив руки на груди, Клара Петровна.
Товарищ родительница, а ведь ситуация серьезная. У нас однажды из-за левши ЧП произошло, сказала она, как рентгеновским лучом пронзая насквозь Татьяну, словно виновата в том ЧП была она. Причем случилось это на мероприятии в честь дня рождения Владимира Ильича Ленина, в присутствии комиссии облоно, понимаете?! Клара Петровна трагически понизила голос, словно объявляла о начале войны. В присутствии комиссии Селиванов из пятого «б» со сцены отдал пионерский салют левой рукой. Весь строй салютует правой, а он, всем наперекор, упорно левой, левой и левой! Ломает весь строй, все единство! А в зале завоблоно Противопоставление себя коллективу. Чей педагогический просчет? Наш. Представляете?
Повисла тяжелая пауза: воспоминание об этом было мучительным для педсостава.
Да, Клара Петровна, и ведь сколько мы репетировали, вспомните, сколько ему говорили! подхватила Нина Константиновна. Комиссия внесла это в отчет, и мне пришлось краснеть на заседании. А это честь школы. Так и стоит перед глазами: Селиванов со своей левой рукой. И на сигналы не реагирует.
Нам такие инцинденты не нужны. Мы коллективистов воспитываем, подытожила Клара Петровна.
Голос Нины Константиновны звучал проникновенно и скорбно:
Меры, товарищ родительница, надо принимать уже сейчас. Вам любой врач скажет, у левшей полушария мозга развиваются иначе. Вы же не хотите, чтобы ваша дочь стала совсем дефективной?
Татьяна похолодела.
Девчонкам-то еще ничего, а вот для армии левша беда, хрипло изрек от окна Павел Кузьмич, за спиной и над головой которого плыли облака, похожие на паруса Гулливерова корабля.
Все посмотрели на него с немым вопросом.
Затвор-то в автомате где? пояснил он, демонстрируя обеими руками воображаемый автомат. Справа. А если призывник левша, гильзы куда при стрельбе летят? В лицо бойцу, вот куда. К строевой негоден. Кому он такой нужен?
Лушке тогда стало страшно. Вдруг война, и придется идти в партизаны, как Зоя Космодемьянская, а бесполезная дефективная Лушка даже стрелять не сможет! В классе висела картина: девушка с автоматом зимой скрывается от гитлеровцев за избами. Лушка заплакала. У матери голос дрожал, она заикалась.
Она переучится, товарищи учителя Клар Петровна. Обязательно переучится. И отец возьмется, и я Умрем, а переучим. Слышь, Луш?
Клара Петровна смотрела одновременно брезгливо и печально.
Что скажешь, Речная?
Переучусь, я переучусь! всхлипывая всем своим тощеньким форменным платьем и борясь с предательски вытекающей соплей, заверила Лушка.