Автобус мчит, водитель побагровел, вдавливая в пол педали газа, люди потихоньку поднимаются с грязного затоптанного пола, не отряхиваясь, вглядываются в окна не летит ли вслед снаряд. Повезло! Не прилетел. Но ты ведь незапланированный пациент больницы. Ты продолжаешь лежать на полу. И к чёрту, что новая кофточка, и что бант на обуви в чём-то странно мокром. Или это кровь? Кто ранен? Откуда кровь?
Окружающие пытаются тебя растормошить, пошевелить, спросить, какого ты роду-племени, а ты в ответ по-идиотски смотришь на них и думаешь, мол, я-то знаю о себе всё, только вам на кой это сдалось? Самая шустрая вытащила из-под тебя белую сумочку, достала телефон и давай в нём рыться.
Вот на этом моменте, пожалуй, и заканчивается эдакое разудалое бахвальство. Дальше проза выживания в больнице во время постоянных обстрелов с украинской стороны. Им ведь по барабану, в больнице ты или на передовой. Главное убить, уничтожить, стереть с лица земли. Ты ведь враг несусветный, хоть тебе шесть лет, хоть шестьдесят.
Итак остановка. Каким-то совсем не своим взглядом осматриваешь окруживших тебя чужих людей. Где-то там, далеко в сознании, понимаешь, что бессильна. Не работает язык, упало зрение и все вокруг тебя какие-то мутные, как в тумане. А главное ноги. Их просто нет под тобой. А-а-а, поэтому тебя перенесли по воздуху на скамейку и подпёрли с боку увесистой дамочкой. Но главное в этом абсурде лица и взгляды. Участливые, добрые, понимающие. Ведь это война, а в автобусе женщина валяется на полу. Не ранена, но тело говорит об обратном.
Из рук в руки сдав тело попутчицы докторам и дочери с зятем, доброе и милое окружение растворилось по своим домам. Надо до обстрела успеть добежать до своей квартиры. Там надёжнее. Там можно просто зашторить окна, вроде совсем нет войны.
Приёмный покой, КТ, МРТ, осмотр невропатолога, длинный коридор, палата.
«Похоже, меня привезли в туалет», подумала ты. Голова не двигалась, как и всё тело. Мозги шевелились. Ты чувствовала это желеобразное вещество в черепной коробке. Собрать в кучу мозги никак не удавалось. Отвечать на вопросы дело техники. Раз и А техника куда-то исчезла. На поверку ни речи, ни движений, ни самостоятельности. Оставалось отдаться безраздельно в руки врача. Это действительно был врач. Вернее, была. Молоденькая, милая, красивая, мягкая, добрая
«Я домой хочу», сказала ты. Сказала бы Ладно, ты ничего не сказала. Ты думала. Ты хотела, ты мысленно кричала. Во рту мешал язык, руки тряпками лежали вдоль тела, ноги а ног ты не чувствовала. Это невозможно!
Всё остальное осталось в истории глубокой тайной. Ни-че-го не помнишь. Главное: не помнишь, как оказалась в памперсе. Ночь.
Такой длинной ночи у тебя не было давно. Чужие люди, естественно, женщины, спали на своих койках. Спали! Как можно спать при таком храпе?! Это не храп. Это рёв танка! Проходящая мимо открытой палаты санитарка поинтересовалась, почему не спишь. Ответить не можешь-язык не шевелится. Но глазами показала в сторону кровати. Санитарка участливо, одним взглядом и вздохом поддержала и пошла по своим делам.
Утром все перезнакомились. Ты кое-как могла произносить слова. Язык цеплялся за зубы, не хотел вспоминать свои непосредственные обязанности. Но то, что Зоя храпит как танк, ты сказала! Зоя обиделась. Нежная стапятидесяти-килограммовая полупарализованная пациентка обиделась, как ребёнок. И тебе тут же стало её жаль. Да, ты слаба. Ты тут же прощаешь всех, кто тебя обидел. Этот недостаток часто подводил и в этот раз сработал по полной. Простила. Да и какой сон при инсульте? В прошлый свой инсульт ты месяц не спала, а тут всего ночь. Знала бы ты, что семь дней, семь суток не будешь спать от слова «совсем». На седьмую ночь димедрол сделал своё коварное дело ты от одного укола утонула глубоко в сон. Это был настоящий сон. Ты не слышала храпа, не слышала санитарок, которые меняли девочкам памперсы.
Памперсы О них не хочется вспоминать. Тем более рассказывать о своих ощущениях. Если хотите узнать, каково это лежать семь суток, не поднимая головы от подушки, мечтать о самом вонючем туалете (уборной) и уговаривать себя, что ещё сутки, и разрешат подниматься. Лягте дома на кровать в памперсе. Вам будут подносить литрами внутривенные капельницы, чай, жиденький суп, а вы попробуйте вытерпеть. Или в памперс. Ведь с детства приученные не надудолить под себя, вы вдруг оказываетесь в совершенно противоположном положении надо надудолить! Вот тогда-а-а. Вот тогда вы поймёте, каково это в памперсах.
Памперсы необходимы особые-с сиреневыми полосками. Они дорогие, но многоразовые. Это отличие все замечают моментально. Это самые стойкие и надёжные «трусики». И нянечки довольны в них реже появляются пролежни. А стыд? Какой стыд при открытой двери? Палата тяжёлых. Здесь не прохаживаются любопытные ходячие больные, здесь тяжёлый запах. Здесь ежедневно бывает смерть. Может, поэтому так добры нянечки?
Нянечки.
Нянечки это наши мамы. Нежные, внимательные, крепкие, заботливые. Все. То ли проходят мастер-класс, то ли проникаются ситуацией, но ни разу за всё время никто не слышал от них грубого слова к кому бы то ни было. Нянечки все ухоженные, в чистых костюмчиках, перчатках и улыбках. Именно «в улыбках». Смотришь в лицо любой санитарочки и невольно улыбаешься в ответ. Но только они знают, как тяжело отработать смену. Неврология это настоящее испытание. Особенно в нашем блоке «тяжёлых». Нянечка только сменила памперс, улыбнулась больной, а через несколько минут ту уже накрыли простынёй. И тогда, собрав силу воли в кулак, несколько крепких нянечек берутся со всех сторон за простыню и водружают ещё тёплое тело на каталку. С глаз долой. Ведь рядом лежат без движений ошарашенные обездвиженные больные. Как бы новый приступ не случился от страха.
Больные ведь все очень разные. У них своя, отличная от других, психология, семейный и жизненный опыт, возраст, темперамент. А главное они все очень капризны. Особенно Лина.
Лина. Она вспыхивает, как спичка, по любому поводу. Поводы придумывает сама. Домохозяйка, отправившая любимого мужа на защиту Республики, вдруг потухла. Горела-горела, носилась по трём огородам, пропалывала, поливала, выращивала цветы и овощи, и вдруг свалилась как подкошенная. Это не в её характере. В палату Лину привезли на каталке. Белая, как стена, с постоянной рвотой. Инсульт. Хотела встать с первой минуты. Не слушала врача, сама как ванька-встанька-хоп, и снова сидит. Поругалась со всеми, наревелась, получила второй инсульт. Вот тогда испугалась по-настоящему. Притихла. Притихла на пару часов, пока спала. Старенькая Варя лежала рядом и только поглядывала на соседку. Варе тоже было плохо.
Варя. Здесь всё сложно. Семья, дети, отношения, приоритеты. Но это её семья. Не лезем. Не имеем права. Каждый день она себя убеждала, что как только вернётся из больницы, дома всё будет иначе. Верит ли сама себе? Нет, конечно. Понимала, что и все не верят. Варя картавит. Картавит, как маленький ребёнок. Причём нижнего ряда зубов у неё нет. Говорит, что в январе упала и выбила зубы. В этот же раз упала на копчик. Как у неё получился этот финт сразу с двумя противоположными сторонами тела-вот вопрос. Но она не заметила своего вранья и продолжала картаво рассказывать о себе, уже не стесняясь пустого рта. И кому сейчас какое дело до беззубых ртов пенсионерок. Пенсии маленькие, работы нет, денег копить на зубы, на дешёвые тапочки-кофтёнки тоже нет. Периодически соседки подбрасывают свое старьё. Варя, как ребёнок, радуется любой вещи, ведь муж, с которым прожила шестнадцать лет и помогла поднять и воспитать кроме своих ещё и его детей, сам инвалид-афганец второй нерабочей группы. Хорошо, если есть свой огород, откуда можно питаться летом, а потом и зиму доедать припасы.