Ты Клёпа! А не Клеопатра. Почувствуй разницу!
А ты кто такой, чтобы обзываться? Мозговед несчастный!
Я потомок герцога Наварского то есть герцог Клячкин-Наварский.
Да ты давно видел себя в зеркале, герцог кляча? и прихватив за волосы под его носом, поинтересовалась, а это что ты отрастил, мозговед несчастный?
Усы.
Нет, это не усы! Это плацдарм для мандавошек!
Сама ты мандавошка! А я герцог Клячкин-Наварский, художник-новатор и голубой мечтатель, член «гей-клуба»! Признанный творец и лидер общественного сознания общежития «Законников и сексуальных меньшинств»! Выразитель его глубинных помыслов, созданных самой природой, а иногда и вопреки всем её законам.
Наступила короткая пауза, затем Клячкина решилась посягнуть на его имидж: «Какой ты член одна бородавка. Все твои изыскания я видела в фойе дома культуры «Шанс» одна срамота! Какие-то дикие фантазии выпуклых и оторванных от реальности мужских и женских частей тела, собранных из кукурузы, овса, редиски, булыжников, тополиного пуха с вкраплениями ягод чёрной, красной рябины и всевозможных злаков Одно безобразие ни одной натуры!..
Это ты так считаешь?
Я не одна! Когда извозчик перевозил эти фрагменты из «Шанса» в музей, лошадь беспокойно оглядывалась и ржала.
А почему осёл, сопровождавший лошадь, не ржал?
Да потому что он ржать не умеет!
Клёпа! У тебя напрочь отсутствуют фантазия и воображение!
Да на твою «фантазию» я уже насмотрелась, а пощупать нечего Всё терпенье кончилось! Я ухожу к реальному Шарамышкину!..
Клёпа, ты свинья! Я, есть герцог Клячкин-Наварский, а ты собираешься к какому-то Шарамышкину!..
Да, к нему! Он реалист и у него реальная «кукурузина» на выставке.
Я не позволяю тебе так разговаривать и тем более так поступать со мною! Несчастная ты самка! Я объявляю бессрочную голодовку, и Клячкин, скрутив штопором свои кривые и бледные как поганки ноги, поудобнее устроился на «заслуженном» диване, и ты вместе со своим инженером Шарамышкиным будете повинны в моей смерти!..
В ответ, как не странно, была тишина. Клёпа молчала.
Всё, так и зарегистрирую мои мысли в своей предсмертной записке, чернильный карандаш и тетрадный лист в клеточку, для подсчёта своей прибыли от роста акций, Клячкин приготовил заранее. Но, пока, вместо планируемых расчетов нацарапал: «Клёпа + Шарамышкин повинны в смерти моей! Я, Клячкин Мусик Каземирович, начал голодовку в 20-00 сего года».
Пока Мусик Каземирович закладывал основу в фундамент их новых отношений, Клёпа нервными движениями рук и правой ноги пыталась достать из-под своей железной кровати чемодан, «времён Очаковских и покоренья Крыма», доставшийся ей от одного из родственников по наследству.
Ты, Клячкин, на оба полушарья звездонутый «сексуальной революцией»! Правда ещё требуется проверить, есть ли они у тебя, вообще? наконец ей удалось выдвинуть обшарпанный саквояж и, открыв его, она стала беспорядочно бросать в него нижнее бельё и прочию одежду
Клёпа, страдальческим голосом вдруг обратился Клячкин к жене, после завершения регистрации своего первого серьёзного предупреждения, меня отстранили от кладбища, но не отстраняй же меня от своего сердца!.. Неужели ты забыла, что я сделал для тебя!.. Ты шутишь, Клёпа? Иль ты действительно хочешь уйти от меня к этому убогому нищему инженеришке?
Да! твёрдо произнесла Клячкина.
Но отчего ж так и почему? спросил Клячкин с телячий страстью и его тонкие губы задрожали среди не ухоженных зарослей.
Потому что он любит меня, и уткнув припудренный носик в свою пышную белую грудь, продолжала перемещаться по «одноклетчатому уголку», лишённого санузла, собирая разбросанные вещи.
Но Клёпа, я же люблю тебя сильнее, чем он!
Я тебе уже как-то говорила. Ну помнишь, когда опустились акции первый раз. Тогда я тебя поставила перед фактом. Вот сейчас говорю второй раз. Я больше тебя не люблю! Так и можешь записать в своём талмуде!
А как же я? Что будет со мной? Так, делаю запись о втором серьёзном предупреждении, и Клячкин, послюнявив чернильный карандаш стал писать.
Нет уж, ни каких улик! воскликнула Клёпа.
Это как же быть без улик, ежели они имеются в наличии?!
Я не желаю ни каких улик!.. Лучше ешь бутерброд с паюсной икрой, которую я купила на свою заначку! произнесла Клёпа с душевным надрывом. Ешь, мерзавец! Ешь
Не буду. Оставь меня не благодарная. А!.. отводя руку жены, завопил Клячкин. Я хочу умереть!..
Уловив момент, Клёпа засунула бутерброд, в его отверстие под носом, «оросив» крошками и икрой волосатую физиономию мужа. Клячкин отчаянно сопротивлялся, словно его собирались кастрировать. Он дёргался и отводил рот от руки жены с бутербродом, отрицательно мычал и выталкивал языком разваливающейся хлеб, покрываясь крошками и раздавленными липкими икринками.
Перепачканная икрой и хлебными крошками жена наконец сдалась и села на чемодан, но оценив обстановку, через несколько секунд, встала и направилась к трюмо.
Ты не смеешь голодать!
Смею! Оставь меня, я без тебя хочу умереть, как мученик и стать святым.
Тоже мне, святой нашёлся. Ну и валяй это твоё частное дело. Клёпа осмотрела себя со всех сторон в большом трюмо, привезённым из последней проданной квартиры и, подправив губной помадой и тушью нужные места, направилась к двери, таща за собой чемодан, с торчащими из-под крышки, признаками нижнего белья.
Но я же люблю тебя, Клёпа!
Это уже история из прошлой жизни, а я ухожу в новую!
Но почему? вопрошал Мусик Каземирович, дрожащим голосом, подняв свои волосатые ручки.
Мне так надо!
Нет, так не надо! отозвался эхом, пискляво-плачущим голосом Клячкин. Так не должно быть! Не можешь ты уйти, неблагодарная, если я люблю тебя сильней чем он!
Могу!
В таком разе я продолжаю голодать! День буду голодать. Месяц буду голодать, пока не умру! дрожащим голосом процитировал чьи-то мысли Клячкин и пустил слезу. Я буду голодать до тех пор, пока ты не вернёшься и не увидишь лежащим на этом, видавшем виды диване, мой молодой красивый труп, покрытый мухами.
Нашёл чем удивить работника ритуальных услуг, рассмеялась Клёпа.
Ты не дооцениваешь моей индивидуальности! Клячкин сел и, повернув лицо, уткнул свой орлиный нос в пыльную спинку дивана, обиженно засопел.
Есть надо, а не хлюпать носом, сексуал несчастный!
Не буду! Вот так умру в одних трусах с опущенными подтяжками и буду лежать на полу-у-у, пока ты жалкая и мерзкая при том, наслаждаться будешь со своим Шарашкиным котом, завыл Клячкин, раскачиваясь как старый еврей на молитве, обнаружив в себе признаки зарождающиеся стихотворца.
Шарашкин, настоящий инженер и интеллигент! произ- несла Клёпа, он слюни не пускает!
А что он пускает? Он же не инженер, а хам ползучий мерзавец. Вам будет обидно и досадно, что я умер красиво, но вы ответите перед обществом «сексуальных меньшинств». Услышав это, Клёпа, перед самой дверью, притормозила
Ты не имеешь права так говорить о Шарашкине и запугивать нас своими меньшинствами!
Это почему же?
Во-первых, я не из пугливых, а во-вторых у него больше извилин в голове, чем у тебя. Он инженер-интеллектуал и выше тебя, а ты метр с кепкой!
Этого Клячкин уже снести не смог, так как посягнули на его сантиметры. Клячкин резко развернул свою гриву в сторону жены: «Ты вонючий скунс, да к тому же самка! К безмозглому Шарашкину уходишь от меня! Он ростом выше. Ну и что-же. У меня, зато размер обуви значительно больше, и я устойчивее его стаю на плоскости.
Ты, Клячкин, сексуальный порожняк и дурак! неожиданно для Клячкина спокойно произнесла Клёпа.
Ты сексуальной похоти предаться хочешь с ним, Клячкин опять завыл по волчьи, ты публичная девка и мерзопакостная при том!
Ты начал повторяться. Перестать изображать из себя клоуна.