Этот второй оглянулся и посмотрел на кусты, за которыми хоронился Виктор. Тот вжался в землю и замер, боясь дышать. Одновременно подумал, что эти сейчас мальчонку увидят, начнут расспрашивать, или, не дай бог, сделают с ним что?
VIII.
Дед, Витька стоял рядом, теребил куст, обрывая листья с верхних веток, давай я тоже останусь на острове. В школу не пойду. Ты сам меня выучишь. Жить будем здесь, картошку будем есть, рыбу ловить.
Виктор похолодел от ужаса, сейчас увидят пацана, и его вместе с ним тут и накроют! Он зашипел задушено:
Прячься ты, прячься!
Витька стоял и продолжал так же методично обрывать листья. Виктор скосил глаза в сторону пришельцев. Те отвернулись и двигались по каменистому склону наверх, к палатке. Он облегченно перевел дыхание и упал лицом в траву. Несколько капель пота скатились ему на нос. Руки заныли, и он только сейчас увидел свои пальцы, вцепившиеся в землю так, что ногтевые фаланги ушли в каменистый грунт. Он стал отползать ближе к камышам и, когда оказался у воды, юркнул в камыши и затаился.
Мальчонка куда-то пропал, а те двое ходили вокруг палатки, то заглядывая в нее, то отходя на несколько шагов в сторону, о чем-то переговариваясь. Потом Мирон, заметив, что его пассажир отошел далеко и даже скрылся за валунами, вероятно спустившись в ложбину, бегом бросился назад к лодке. Лихорадочно задергал цепь, стараясь открыть замок. Наконец ему это удалось, и он, ухватив нос плоскодонки и превозмогая ее тяжесть и сопротивление каменистого грунта, всхлипывая и постанывая от страха, с трудом столкнул в воду. Лодка с тихим плеском вкатилась в расступившуюся воду. Беглец запрыгнул в плоскодонку, которая от толчка словно отпрыгнула от берега, и уже ухватился было за весло, когда внезапно возникший, словно из ниоткуда, его пассажир выхватил из воды длинную цепь и с силой дернул лодку назад к берегу. Мирон, не удержавшись на ногах, опрокинулся в воду.
Виктор был совсем близко и мог видеть, как «грибник» набросился на Мирона и, не дав тому встать на ноги, ударил его несколько раз в лицо. Кровь из разбитого рта и носа черными полосами рассекла побелевшее лицо. Виктору казалось, что это черные змейки пляшут и вьют в кольца свои скользкие тела, оплетая и вползая в рот, глаза и ноздри. «Грибник» схватил избитого за шиворот, протащил по воде и пинками заставил того выбраться на берег.
А, ведь они убьют тебя, прозвучало где-то рядом. Виктор отшатнулся, и камыши колыхнулись с сухим перестуком. Он испуганно замер, боясь быть услышанным. В тот же момент где-то у горизонта громыхнуло. Сухой этот треск покатился по воде, цепляя низкие волны, будто прыгая с волны на волну, долетел до острова, накрыл его грохотом, и быстро угас, рассыпавшись шелестом листвы.
«За что меня могут убить? Ведь должен быть мотив! А, вот в чем дело! Как я сразу не догадался! Помнишь, ты сочинил тему? Она была так хороша! В ее природе уже был заложен симфонизм, ее детали обещали увлекательную драматургию, мощь рождала невероятные чувства, смешивала радость и скорбь, обнажала низость души и вселяла надежду на очищение, на прекрасное! Ты начал работать над ней, но что-то исчезло, свобода и легкость словно растворились в воздухе. Ты запер листы в стол, боясь к ним вернуться, боясь им не соответствовать. Спустя год, когда ты еще ходил на концерты в филармонию, ты вдруг услышал ее вновь! Это был фортепьянный концерт. За дирижерским пультом был автор, незнакомый тебе музыкант. Музыка, а это была она, твоя музыка, твоя душа и озарение, была настолько прекрасной, что из-за нее можно было убить! Тогда тебе впервые пришла эта мысль. Убить этого незнакомца! Когда звучали овации, и ты сам аплодировал громче всех, первая скрипка посмотрел на тебя и постучал смычком по струнам, относясь именно к тебе. Дирижер заметил это, изменился в лице и в глазах его появилась ненависть. Он тоже готов был убить! И потому послала сюда грибника! Но тому концерту уже скоро полтора года! Прошло время, и он, подававший надежды музыкант, уже совсем исчез, как в дымовой завесе, в бесконечных пьяных грезах, исчез для друзей и знакомых. И он думал, что для незнакомца тоже. О, нет! Я знаю, музыканты злопамятны и мстительны!»
IX.
Мирон что-то мычал, закрыв лицо руками и мотая головой. «Грибник» подтащил лодку к берегу, обмотал цепь вокруг ствола березы, щелкнул замком, приковывая ее, и ключ положил себе в карман. Мирон сидел на берегу и раскачивался, пытаясь унять боль.
Ты, урод, позвал «Грибник», вставай, пошли искать этого Робинзона. И даже не думай оставить меня здесь. Слышишь меня? Ключ от мотора у тебя, от лодки у меня. Это по справедливости. Пошли, Синдбад мореход!
Ты кончишь его, ты убьешь! Скажи, да? Мирон размазывал красные сопли по лицу и отползал от наступавшего на него «грибника», зачем он тебе?
Тот остановился. Закурил, потом присел. Помолчал, затягиваясь дымом.
Слышь, Мирон, он меня в лесу давеча видел. Ты бы, кретин, лучше яму прикрывал, а то за тобой вечно приходится доделывать. Все будет нормально, так что не ссы! С этим Робинзоном договоримся. И все! Разбежимся. Ты только до холодов не дергайся, плавай на лодочке, вози туристов.
Ага, договоришься ты, всхлипывая пробубнил Мирон и поднялся, ладно, пошли искать.
Они начали подниматься по пологому склону, свернули на тропинку, которая вела через высокие валуны вглубь леса. Когда их шаги стихли, и фигуры перестали маячить на фоне высокой травы, Виктор выбрался из камышей и побежал к лодке. Напрасно он дергал цепь и пытался выкрутить кольцо, запаянное в металл лодки, отцепить моторку ему не удалось. Обессилив, он привалился спиной к стволу березы. Его лихорадило. Это был не только страх. Было что-то еще, что сжигало его тело изнутри. Приступ озноба закончился, но закружилась голова, и лицо покрылось потом. Сердце, словно прохудившийся в нескольких местах мешок, болезненно трепыхалось у самого горла, а через его прорехи толчками выплескивалась кровь, уходила жизнь.
Спасительная мысль неожиданно пришла ему в голову: может, все это галлюцинации? У него делирий, которым грозил ему этот гад! Желтокрылый повелитель крыс, эти двое, приплывшие только что, Витька, все это делирий? Может и само его путешествие на остров лишь бред, а он, его тело с воспаленным мозгом валяется в больнице или на койке в вонючей «однушке»?! Тогда что? Что он может сделать? Наблюдать, что его разваливающийся мозг преподнесет в качестве новой реальности?! Какая заманчивая возможность! Наблюдать эту блевотную картину мира со стороны! Или это его мир, и вся эта блевотина он сам? Так или иначе, бред это или реальность, то или другое это то, что создает его мозг и не важно, «даёт окружающий мир в ощущениях» или создает заново. Если это глюки, то и опасности никакой нет! Ни от этих пришельцев, ни от кого! Не «Матрица», в конце концов! Если так, если я могу осознавать, что все вокруг меня это галлюцинация, то я буду действовать, как будто я во сне.
Он потер руку, ушибленную цепью. «Нет, во сне так не бывает. Но, может, мозг, создавая галлюцинации, делает их совершенными и заполняет все клеточки «паззла», чтобы иллюзия была полной? Если сунул руку не туда, получи ушиб, боль. Чтобы все было логично и воспринималось, как реальность. Но до какой степени, где рубеж между созданной бредом реальностью и физической смертью? Все ли пришельцы плод его умирающего мозга? Он один на острове? На острове ли он? Так, я пошел уже по кругу, остановил он сам себя, для начала нужно разобраться, почему и чего я боюсь? Откуда этот страх. И снова, как минуту назад его окатило ознобом, и пот выступил под глазами. «Я боюсь, медленно проговаривая слова, сказал он себе, я боюсь быть сожранным этими крысами! Боюсь этого острова, боюсь быть на острове один, боюсь одиночества, боюсь тех, кто появляется здесь, боюсь крыс и змей. Чего я не боюсь? Не боюсь»