X.
Что-то защекотало его руки. Он взглянул и увидел, как несколько муравьев, черных с красноватым отливом неторопливо шныряют у него между пальцами. Он привычно смахнул их с одной руки, потом с другой. Но пара застрявших между указательным и безымянным пальцами выползли и заторопились вверх на тыл левой кисти. Он судорожно несколько раз дернул рукой, пытаясь стряхнуть. Потом прижал их другой ладонью и с силой сбросил их вниз. Ничуть не бывало! Они ползли дальше. Того хуже, уже по другой руке ползли несколько. Он схватил зажигалку, и пытаясь одновременно стряхнуть мерзких насекомых и добыть огонь, стал махать рукой, беспрерывно щелкая кремнем. Наконец огонь заплясал у него в руке, и он стал сжигать ползающих тварей! Некоторые из них затрещали, скручиваясь в угольки, но самые проворные, спасаясь от огня, вдруг полезли ему прямо под кожу. Он ошарашенно наблюдал, как быстро они шевелят лапками, как стремительно втягивают свои тельца в еле приметные щели в его коже. Ему не было больно. Он лишь ощущал некоторое шевеление в этих местах. Потом это шевеление стало распространяться наверх, муравьи двинулись вдоль вздувшихся вен к запястью вверх. Он забеспокоился, что они могут добраться до шеи или ушей. Он представил, как они будут ползать по его лицу, или шевелить кожу на голове. Он вскрикнул. Огонь зажигалки, которую он по-прежнему держал у руки, ожег ему ладонь. Он отбросил ее, и зажигалка с тихим плеском юркнула в воду. Внезапно сзади что-то зашуршало. Виктор резко обернулся. За спиной стоял Витька. По его лицу, рукам, мятому в сгибах пиджачку ползало множество муравьев. Они беспрестанно двигались, шевелились и бегали по каким-то своим проложенным тропкам, не отклоняясь от маршрута и не смешивая свои бесконечные потоки. Витька открыл глаза. Синие, ясные они были полны слез. Он шагнул мимо Виктора, вошел в воду и медленно начал удаляться от берега. Вода расступалась, не дрогнув, не подняв даже легкой ряби. Когда над водой были видны только плечи и вихрастая голова, он остановился и так же медленно опустился в воду. Озеро сомкнулось над ним, опрокинутое небо затянуло гладь озера, словно никого и не было.
Виктор опустил глаза и взглянул на руки. Муравьев не было. Кожа была молочного нежного цвета.
Твою мать, прошептал он, меня как будто вымачивали в молоке.
В разрыве низкой косматой мглы на мгновение показались высокие облака. Молочный белый свет сочился сверху и, сгущаясь над кронами сосен, превращался в крошки мелкого невесомого снега, который хаотично носился над свинцовой водой, не касаясь ее. Только на его лице он таял и превращался в росинки. Росинки собирались в капли и стекали по носогубным складкам, застревали в бровях и покрывали лицо прозрачной липкой плёнкой.
Дед, Витька стоял возле лодки, мы никуда отсюда не уедем. Останемся здесь! и добавил умоляюще, деда, пожалуйста!
Он залез в плоскодонку, подтащил пластиковую канистру, заполненную наполовину бензином к краю лодки. Отвинтил крышку, опустил канистру и, зачерпнув воды, оттащил на место под кормовую скамью. Мальчишка выбрался на берег, подошел, заглядывая в глаза и несмело улыбаясь. Виктор провел ладонью по лицу, словно смахивал видение. Но видение не отпускало Витька стоял рядом и улыбался.
А давай! Не поедем! облегченно вздохнув, согласился Виктор, давай останемся! Тут, конечно, чудно, но уж лучше так, чем изображать из себя пуп земли! Сон, сон!
Почему пуп земли, деда? мальчонка шел рядом и, спрашивая, задирал голову.
Витька, сохрани тебя Господь, от такой участи! неожиданно для себя он стал горячиться, понимаешь, живешь себе живешь, и в какой-то проклятый момент тебе приходит в голову мысль, что ты, вероятно, не просто так родился и живешь. Именно ты! Какое-то у тебя, блин, предназначение! У тебя! Мысль эта разъедает тебя днем и ночью! Особенно ночью! Не спишь, потому что в голове у тебя жвачка тухлых мыслей, давно всеми пережеванного и пересказанного. Гордыня, только гордыня! Ты воображаешь, будто ты божьей искрой осиян, мечешься, мечешься, суетишься, и ничего! Пшик! Только звон в голове и вкус дерьма во рту!
И здесь на острове? Витька подергал его за рукав, дед, у тебя здесь тоже в голове звенит?
Здесь нет, устыдился он своей горячности, здесь другое. Здесь у меня какие-то фантазии. Вот ты, например.
Если здесь не звенит, значит ночью можно спать. Это же лучше! Здесь все гораздо лучше! Ночью спишь. Утром просыпаешься, идешь к озеру. Солнце встает. И ты такой маленький, как птица на ветке, или рыба, которая у берега играет. Ты сам так рассказывал. Забыл?
Забыл.
Ты, дед, совсем не здоров. Забывать стал. Меня фантазией назвал. Ты, дед, не умирай скоро. Мы ведь остаемся на острове, а на острове не умирают. Жизнь только на острове и есть.
Нет, Витька, остров не остров, а от себя ведь не убежишь. Я вот где-то читал, что организм вырабатывает такие клетки, которые убивают инфекцию. Иногда в организме что-то путается, и такие клетки начинают убивать тебя самого. Ты их создал, а они взбесившиеся тебя медленно убивают. Понимаешь?
Витька смотрел на него и молчал. Потом спросил:
Ты что, сам себя убиваешь? Это грех!
Грех? Это перед кем же? Я что ли сам такую жизнь себе устроил?
Витька ушел по берегу вперед и голос его едва доносился до Виктора. Мальчонка стоял на камнях, которые возвышались над водой и что-то разглядывал прямо перед собой. Помолчав, он помахал ему рукой, подзывая. И снова Виктора окатило волной лихорадки. Озноб бил, сотрясая тело и сводя мышцы в мучительной истоме. Шершавый язык распух и не помещался во рту, а нижняя челюсть ходила ходуном. Так продолжалось минут пять. Его отпустило, и он обессиленный присел прямо у воды. Зачерпнул трясущейся рукой и поднес воду ко рту. Попытался сглотнуть, закашлялся и его едва не вырвало. Витька стоял поодаль от него и ждал, пока дед откашляется. С усилием поднявшись, дед подошел к мальчонке. Тот показал на воду. Виктор проследил взглядом за его рукой. Прямо перед ним отражалась его бледная, перекошенная физиономия. Волосы всклокочены, испуганные глаза. Но узнать себя можно, подумал он. Присмотревшись, когда собственное изображение расплылось и фокус переместился дальше, вглубь озера, он замер. В прозрачной воде было хорошо видно бледное лицо Мирона. Тот лежал поперек груды камней, раскинув руки, головой к берегу. Казалось, он бежал от острова и потом опрокинулся навзничь. Виктор обернулся и посмотрел вверх. Высокий покатый бок огромного валуна, с вершины которого он накануне видел камень, похожий на череп. Мирон свалился со скалы? Падая, перевернулся в воздухе? А где же этот второй, «грибник» где? Наверху, словно откликаясь на его мысль, показалась фигура. У «грибника» на голове красовалась белая капитанская фуражка с золоченым крабом.
XI.
Эй, Робинзон, давай сюда! Поднимайся, чаю попьем!
Костер весело потрескивал, тепло расслабляло и окутывало дремой. Чайник закипал, поплевывая через носик на горящие поленья.
Тебя звать как? спросил «грибник», меня Матвеем Лукичом.
На вид «грибнику» было, наверное, лет пятьдесят, и Виктор решил, ладно, пусть с отчеством, и ответил:
Виктор. Я вас узнал, точнее, видел уже.
Да? ничуть не удивившись, ответил тот, и я толковал Мирону об том же самом! Хоть мельком, но непременно заметил. Заметил запомнил. Запомнил сказал! Спросят скажет! А спрашивать будут скоро. Куда, мол, человек пропал? Продал дом и пропал? А деньги его куда подевались? Верно?
После некоторого молчания продолжил:
Как думаешь, спросят?
Виктор кивнул:
Спросят!
Вот! А Мирон не верил. Это же яснее ясного, что спросят! Еще удрать хотел! Смешной, честное слово!