Ничего, Санёк, дома отожрёмся. Сначала ко мне на недельку, мяском обрастём, с Анюткой познакомлю, и тебе деваху сыщем, отгудим за всё. И за всех.
Собираем готовые ленты в магазины и разносим по автоматам.
На мой пока не ставьте, кричу пацанам, Ромк, начинаем новую, на тридцать штук длиннее, сразу отсчитай и трассирующие через два подавай Кериму. Бабай, фугасы чередуй с бронебойками, маркировку проверяй.
Опять чего-то придумал, ворчит тот, другим трассеров не хватит.
Давай, давай, эт только на ночь, сам же обожаешь фейерверк.
Ромка качает головой, сваливая с рук охапку снарядов:
Погоришь когда-нибудь, командир не любит трюкачества.
Однако, и не запрещает. И потом, ты же знаешь, самодеятельности глупой и пустой сам не люблю, только расчёт и разумный риск.
Ну, а куда лишние тридцать упихивать будешь?
Начало сразу по жёлобу в приёмник заведём, вот в магазине уже и место для пятнадцати. Между бронёй и магазином деревянную распорку вставим, ватник кинем, и выкладывай остальные. Не дрейфь, я проверял, летят со свистом. Открой, лучше, Сене страшную тайну, а то неровён час обожрётся у себя на камбузе тушёнки, так и не узнает никогда.
Лопоухий кок Сеня поднимает голову и удивлённо таращит глаза:
Боцман, учти, «побакланить» придёшь чумичкой звиздану!
Ромка прикладывает руку к груди:
Ты ж менэ знаешь, Сэмен, яки тако похабство, медузу жрать буду, если хоть на трошки сбрешу.
Давным-давно, парни, когда ещё наш Сеня не был такой красивый и упитанный, косится на кока, тот насуплено трёт снаряды, служил при камбузе, пожирателем котлет и сгущёнки, Флинт, царствие ему небесное. Мудрый был котейка и одноглазый, крыс боялся, но Сеню уважал, видимо, за тяжёлые чумички и ту же слабость на сгущёнку.
Однажды, пока кормилец жонглировал тесаками-дуршлагами, исполняя сотворение чуда под названием «чем бы травануть братву», из опаски, случайно, попасть в щи, или в рыбные котлеты, в качестве фарша, Флинт созерцал эту картину, сидя на шкафу, над столом. Но, как войны имеют свойство заканчиваться, иногда, так и Сенино колдовство над выворотным зельем, завершилось. Поставил он лагун с компотом на стол остужаться, а сам в провизионку двинул, подумать, какую бы поганку на ужин замутить, ну, и сгущёночки хапнуть после тяжких трудов. В это время штурмана на мостике зевнули на пару румбов от курса рыскнули. Бортовая в скулу шибанула и градусов на двадцать корпус положила. Только только военно-морской циклоп собрался последовать за благодетелем, как его, вдруг качнуло, подбросило, Ромка сделал многозначительную паузу, и опустило в компот.
Все дико ржут. Семёну в тот момент не до смеху было, продолжает Ромка, облил себя двумя литрами сгущёнки; с камбуза дикий вой, посуда гремит, вода шипит. Пока он себя облизал и вышел всё уже стихло.
Ну, а дальше-то, дальше, что было?
Да, почти ничего. Сеня, правда, долго не мог понять, откуда в компоте волосы, за которые его в трюма загнали. Взрыв хохота сотрясает палубу.
Флинт облез сладкими клочьями, до последнего волосочка; вахтенные по ночам, говорят, часто слышали чей-то голос из рефрежераторной камеры: « вам бы хрен на сковородку, о бедные мои яички»!
Парни, держась за животы, сквозь слёзы стонут от смеха, и Семён громче всех.
Набив вторую ленту и уложив в цинковый магазин, втроём, еле тащим его на автомат. Расчехляем установку и готовим к зарядке. Протягиваю Ромке броник и каску, надень!
Зачем?
Не буржуйку дровами заправляем. Иди, садись за джойстик. Керимыч, вызови ПЭЖ, пусть запитают гидравлику через правый борт.
Ромка откидывает бронедверцы, устраивается на седле.
Я всего пару раз видел, как вы заряжаете.
Не сложней, чем байки травить, не дрейфь, я рядом.
Загорается индикатор правобортной магистрали питания.
Давай, Ром, запускай!
Щелчок, мягко зажужжали гидромоторы. Сажусь поудобней на броню.
Поехали помалу.
Послушная рукам на джойстике, башня стремительно, одновременно поднимая стволы, вращается на 300˚.
Перекинь на зарядку.
Готово.
Медленно, в холостую проверь.
Пошёл затвор, лапки, пружина; мягко клацнув, механизмы фиксируются.
Предохранители, оба, и стреляй.
Ромка щёлкает и нажимает на педаль. Грохает двойной удар.
Аут! С вас стольник, сэр!
За что?
Каждый выстрел 42 рубля, два ствола, остальное за удовольствие. Ромка улыбается:
С пенсии отдам.
Открываю приёмники на обоих, готов? Поехали
Закончив, навинчиваем на стволы пламегасители, чехлим и поднимаем красный флажок.
Пока на палубе прибираешь, кормовую батарею проверю. Потом партеечку в теннис сгоняем?
Добро!
Густая тропическая темнота обвально падает на короткие сумерки. Маришка усиливает её неотвратимость и грусть:
Сидим с Ромкой на кранце, вытянув ноги на фальшборт. Глубоко внизу еле ощутимо стучат дежурные дизеля. «Приготовление» ещё не сыграли, ловим последние минуты покоя.
Чего она тебе так нравится?
А она, Ромыч, наших кровей, славянка.
Где нас только нет? вздыхает и протягивает сигарету с «Марь-Иванной».
Странно, три месяца, а уже, кажется, что всю жизнь только и делали, что воевали. Да и война-то, какая-то В тепле на подушках спим, а через час поуши в дерьме и его же защищаем.
Они на этом говне весь соцлагерь рисом кормят.
Ну, разве ж это дело, Сань, чтоб не блевать не жрём сутками? На хрена нам сдались их вонючие достижения?!
Не шуми, особисты ещё не спят; после будем анализировать, сейчас выживать надо.
я видел твои глаза, ты ж маньяк, когда ствол берёшь, механизм с ЧПУ
нет, Ром, смерти боюсь, как и все, но чтоб от глупой случайности, не сдохнуть, приходится опережать ситуёвину, хоть на мгновенье. Хотя, и, умного с достойным, за что можно, и не жалко не вижу. А то, что кумарит на стволах и на крови, изврат какой-то, неизлечимый; нас такими сделали, показав наше внутреннее устройство
Сидите, сидите, подходит Петрович.
Да не прячьте вы, а то никто не знает. Садится рядом.
Без этого здесь никак нельзя, неизвестно, что с нами завтра будет. Иначе все тронемся. Мы сами в каютах, втихую заливаем. Калеки мы все, и другими уже не будем. Никогда И не пацаны вы уже, на десять лет любого сверстника
Два коротких и длинный предварительного «слушайте все» переходит в долгий несмолкающий «боевой тревоги». Подрываемся дружно, нам всем на бак.
Ещё не смолк топот многих десятков ног, как зажужжали РЛС, ожили пусковые и гидравлика в ракетных погребах, реактивные бомбомёты глотают, одну за одной, стокилограммовые сигары; сотни механизмов пришли в действие. Внутренняя трансляция разносит: «Корабль к бою и походу приготовить!»
Чехлы в барбет, аккуратно расстилаю, пусть гильзы мягко валятся, не люблю, когда звенят. Постоянно удивляюсь: не слышу самих выстрелов, только лязг работающих механизмов и звон гильз об палубу.
Крутанул пару раз башню, задрал стволы на «тридцать», проверил зарядку, предохранитель и доложился. Жду. Трель «аврала» предваряет старпомовский голос «швартовым командам по местам швартового расписания!»
Жилет, рукавицы и к Ромке, мы с ним в баковой команде. Он уже выбирает швартовы. Виток к витку ложится на вьюшку толстая, с руку, манильская пенька. За десять минут управляемся с «вперёд» и «назад» смотрящими концами. Наконец, в клюзе последний оган; аут!
Полуторатысячетонный плавучий боевой монстр, скрывающий под лёгкими, стремительными и даже изящными обводами, ураганную мощь, вздыхая жаждущими работы дизелями, приготовился к прыжку, замер. Висит, лишь, на двух швартовых на юте и на баке. Выстроившись, ждём. По причалу, уже не шагом, но ещё и не бегом, приближаются командир с замполитом. С грохотом за ними втягивается трап. Проверяется машинный телеграф, дублируются команды. Наконец, разрешающая «команды числить!». И следом, «отдать кормовой! Право тридцать, правый самый малый вперёд, стоп!»