А те и понять не могли, что такое они видят. Быть может, это было чудачество администрации гостиницы, которая таким образом в эти нелёгкие посткоммунистические времена привлекала на постой клиентов, наслушавшихся от своих уже посещавших Россию знакомых о творящихся в этой гостинице невероятных, экзотических и даже экзальтированных ночных чудесах, вроде этой прогулки вызывающе одетой, в возрасте, дамы с совершенно голой, завораживающей красоты девушкой на поводке вместо собачки.
У иных наблюдавших эту сцену бюргеров, случайно оказавшихся в эту минуту на пути процессии, были с собой фотоаппараты. Иностранцам вообще теперь было свойственно находиться здесь, куда бы они ни направились, с аппаратурой, поскольку в посткоммунистической России можно было внезапно наскочить на такой сенсационный, апокалипсический материал, который за весьма приличные деньги, сразу не только окупавшие с лихвой все расходы на поездку в эту дикую и странную страну, но и позволявшие моментально сделать состояние, с удовольствием приобрёл бы дома, в благополучной Европе или Америке, любой журнал или газета, специализирующиеся на освещении событий на постсоветском пространстве.
Но картина была настолько потрясающей, что многие из очевидцев, у которых были при себе фотоаппараты, от неожиданности и удивления не могли вовремя опомниться и сообразить, что нужно хвататься за камеру и снимать, пока процессия проходит мимо. Правда некоторые, наиболее шустрые и предприимчивые, те, кто приехал сюда специально в поисках сенсаций, всё-таки находились и вскидывали свою технику. Но сопровождавшие процессию «абреки», заметив это, тут же быстро подскакивали к таким, закрывая ладонями объективы, и, отрицательно мотая головой, что-то произносили на непонятном бюргерам языке, пресекая все попытки заснять кавалькаду. По интонации и выражению их лиц иностранцы понимали: снимать нельзя.
Некоторые пытались присоединиться к процессии и идти следом, но чеченцы, заметив хвост, отсекали его на ближайшем повороте.
Одному из свидетелей сцены всё-таки удалось сделать снимок.
Вспышка озарила Веронику. Всю дорогу она шла, не поднимая глаз, глядя в пол. И потому ей стали видны синеватые отсветы, озарившие её груди, живот и бёдра.
К иностранцу тут же подскочил чеченец. Что-то гыркнув, он с силой выхватил у того из рук фотокамеру. И хотя хозяин потянулся к своему аппарату с криками «No! None», «абрек», стремительно открыв крышку, длинным рывком выпустил из него, как кишки из убитого животного, всю плёнку на пол, а потом, вернув фотоаппарат владельцу, невозмутимо и хладнокровно вновь присоединился к ушедшей вперёд процессии.
Помпезная дама, возглавлявшая кавалькаду, совершенно не обращала внимания на удивлённых и даже напуганных такой экзотикой постояльцев. Она словно бы прогуливалась не по знаменитой и популярной у иностранцев гостинице, а по своему личному зимнему саду где-нибудь в глуши, далеко за городом.
Иногда оборачиваясь, она поддёргивала поводок, к которому был прицеплен ошейник на прелестной шейке девушки, так, чтобы он больно и сильно хлестал ту по низко опущенному лицу. При этом дама в красном что-то говорила девушке. Иностранцы не знали русского, но в отличие от них Вероника хорошо понимала её слова:
Подними харечку, симпатяшка! А не то в кровь расхлещу нечего прятать будет! Проститутка не должна прятать своё лицо! Это её товар!..
Проститутка!!!..
Вероника не собиралась быть проституткой! Она согласна была делать всё, что угодно, даже мыть туалеты, чтобы отработать долг, но быть проституткой?!!
Женщине, особенно красивой от природы, свойственна стыдливость. Редко какая особа, не натренированная практикой публичного «аля, в чём мать родила» дебюта, сможет спокойно, как ни в чём не бывало, переносить своё присутствие в обнажённом виде при многочисленных одетых зрителях. И теперь у Вероники эту стыдливость выжигали из души пламенем стыда, от которого щёки горели как факела.
Веронике было и жарко, и холодно.
В коридорах гостиницы было довольно прохладно. Ветер гулял по переходам. В другой обстановке на таком холоде и сквозняке она уже давно озябла бы и даже простыла. Но сейчас она шла отрешённая от ощущения холода. Стыд, горевший внутри её тела жарким пламенем, не давал ей почувствовать его, а вся нереальность происходящего с ней до того ошеломила её, что она вообще уже ни на что вокруг не реагировала.
Единственное, что она понимала, это то, что её тело, её любимое, красивое, самое прекрасное в мире тело, изысканный храм её души, было раздето и выставлено теперь на постыдное обозрение.
Вероника потеряла счёт времени. Её всё водили и водили по коридорам гостиничного комплекса, спускаясь и поднимаясь по лестницам, проезжая на больших роскошных лифтах с этажа на этаж, пересекая залы и переходы между частями огромного здания. Ей казалось, что это длиться бесконечно.
Но вот процессия подошла к каким-то дверям, где наготове стоял швейцар.
При подходе «мамочки» он поприветствовал её унизительным, лизоблюдским даже, поклоном и, протянув руку, услужливо распахнул перед ней двери.
«Мама» вошла в них как королева в тронный зал, так и не сбавив скорости. Следом за ней в просторной зале роскошного номера с четырьмя огромными красными бархатными диванами в виде ракушек, занимавшими едва ли не половину всего внутреннего пространства, в сопровождении чеченцев влекомая поводком оказалась Вероника.
Пол номера от одной стены до другой был покрыт длинноворсовым белым ковром. Огромное окно на всю стену было зашторено тяжёлыми зелёными занавесами, богато отблёскивающими серебром в свете приглушённого освещения от бра в виде свечей на золотых подсвечниках-рожках, рядами висящих вдоль оранжевых стен комнаты по соседству с дорогими, эпического размера, картинами в больших золочёных рамах.
Дайте ей водки!.. Разотрите! приказала дамочка, усевшись на диван-ракушку.
Разуваясь, она задрала ногу так, что Веронике стало хорошо видно, что под платьем у неё ничего, кроме чулок, нет.
Зашедший следом за процессией и закрывший входные двери швейцар подошёл к серебристому сервировочному столику на золочёных колёсиках, стоявшему недалеко от входа в номер, на котором были расставлены закуски и спиртное, и, налив из графина водки, протянул Веронике стограммовую стопку.
Пей! приказала «мама», глядя на неё снизу.
Она сказала это спокойно, но так, что Вероника даже не подумала ей перечить и тут же осушила рюмку, запрокинув её в горло.
Водка была резкая, противная, с запахом отвратительная! На Украине такой не было. Вероника закашляла, поперхнувшись застрявшим в горле от непривычности вкуса и ощущений спиртным, обжёгшим ей пищевод.
Чего это ты?! обиженно возмутилась «мамочка». Хорошая водка, между прочим! «Распутин»! Сама такую пью!
Веронике не дали, как следует прокашляться, а тут же положили ничком на ребристую поверхность бархатной красной ракушки. Кто-то принялся растирать ей спину, плечи, ноги и ягодицы той же водкой.
Сначала кожу обожгло прохладой жидкости, но потом она стала всё сильнее греть. Тело стало быстро приходить в себя от озноба, согреваемое крепкими руками и спиртным, впитывающимся в кожу. Вероника даже почувствовала какое-то странное лёгкое блаженство, словно наступила недолгая передышка во время казни.
Её спину массировала пара рук, потом к ней присоединилась вторая, и вдруг кто-то сел на неё сверху. Вероника почувствовала грузность чужого тела у себя на бёдрах, с боков её обняли чьи-то голые тёплые бёдра. Крестец и ложбинку между ягодицами защекотал чей-то лобковый волос.