Её всё ещё продолжали массировать, но вскоре на спине осталась только одна пара рук. Это были руки того, кто сидел на ней сверху. Вероника ощущала, что это женские руки, потому что они были мягкие, нежные и маленькие. Она догадалась, что это руки «мамочки», поскольку больше женщин в комнате не было. Руки эти некоторое время разглаживали её спину, потом вдруг нырнули ей под мышки, схватили и стали мять её груди, с ловким умением сдавливая всё сильнее чаши сочных гроздей молочных желёз. Пальцы этих рук нащупали сосцы и, защипнув их, стали покручивать и пощипывать их, сжимая всё больше и больше, отчего у Вероники из глаз вдруг брызнули слёзы боли и неописуемого блаженства.
Она лежала ни жива ни мертва.
«Началось!» почему-то думала она, хотя и не желала, чтобы её тело гладили по спине, чтобы кто-то ласкал её груди, тем более что это была женщина. Она не хотела, чтобы к ней прикасались и доставляли удовольствие и боль. Она этого не просила.
Но её об этом и не спрашивали. Её ласкали потому, что кому-то это было приятно делать, ласкали для собственного удовольствия, а не для того, чтобы доставить это удовольствие ей. Для этого же ей причиняли и боль.
Ах ты, киска! восхищалась «мамочка», трогая её, приникая к её спине своими мощными, жаркими грудями и водя ими по её коже так, что у Вероники по телу бегали от этого тысячи искрящихся электричеством мурашек, приятно покалывающих и взрывающихся словно маленькие пузырьки с газировкой. Возможно, некоторое время ты будешь моею!..
Она продолжала одной рукой мять её грудь и щипать за сосок, отчего Веронике вопреки её желанию становилось всё приятнее. Она пыталась понять, удивиться, как может быть так: сразу же мерзко, противно и приятно, но волны блаженства накатывали всё сильнее, заливая мысли пожаром сладострастия.
Вторую руку «мамочка» запустила позади себя, между ягодиц Вероники, властно прорезав и разведя их своей ладонью словно ножом, потом нырнула пальцами в её вульву, нащупала клитор и стала его удивительно нежно массировать.
Кто-то взял Веронику за локоны её волос, со всех сторон окутавшие её лицо, собрал их, намотав на кулак, и, приподняв за них с дивана её голову, привлёк её к себе, завернув набок.
Вероника почувствовала, что изнемогает от желания. Ей было приятно и противно.
«Если изнасилование неизбежно расслабься и наслаждайся!» вспомнила она шутливый совет из школьных времён, хотела было ухмыльнуться ему с иронией, но не смогла: волна наслаждения штормом захлестнула мысли.
В губы ей что-то уткнулось, и она учуяла характерный запах. Кто-то разгребал пальцами её волосы, скрывавшие лицо, и старался пихнуть ей в рот свой член. Вероника сжала зубы и зажмурила глаза. Рука над головой собрала её волосы в копну, удерживая их в кулаке.
Давай, давай! закричал знакомый голос. Гарик рассказывал, что ты хорошо сосёшь!..
Вероника сопротивлялась как могла. Она попыталась отвернуть голову. Но её с силой держали за волосы, с болью сжимая их пучок в кулаке.
Давай, давай, сучка, отрабатывай! кто-то нажал ей с силой на щёки пальцами, надавив так больно, что она невольно развела челюсти.
В рот что-то проникло. Вероника хотела вытолкнуть это языком, но это проникало всё быстрее и ещё дальше, внутрь неё, заполнив горло. Рука, державшая её волосы, стала таскать голову Вероники взад-вперёд, нанизывая её на член. В мышцах гортани начались рвотные спазмы, доставляя кому-то дикое удовольствие.
«Мамочка» тем временем общалась с её подружкой, раззадоривая её всё сильнее.
Две мужские руки взяли ноги Вероники за икры и развели в стороны. Затем её подняли за них так, что она едва не переломилась в том месте, где на ней сидела грузная женщина, но та от этого толчка повалилась вперёд на её спину, однако, продолжая при этом ласкать её грудь.
Веронике сзади под живот подложили большую холодную подушку, и её бёдра оказались задранными высоко вверх. «Мама» скатилась с неё в сторону, а потом, встав сбоку, стала пропихивать ей в анус то ли сразу несколько пальцев, то ли какую-то прибамбасину для сексуальных утех, может, фаллоимитатор.
Веронике стало нестерпимо больно, из глаз с большей силой брызнули, словно из сжатого лимона, слёзы, но закричать она не могла.
Вскоре кто-то пристроился к ней сзади, воткнув ей во влагалище свой член.
Вероника просто сходила с ума. Ей было нестерпимо больно, и также нестерпимо приятно. Душе же её было нестерпимо стыдно. И она металась внутри, не зная, в какой укромный уголок теперь спрятаться, в отличие от тела, которое тайком от неё, уже испытало несколько оргазмов, ей было жутко и мерзко.
Но Веронику и не думали оставлять в покое. Её продолжали пользовать! И вскоре душа её затаилась где-то так глубоко, что ей показалось, будто она теперь просто живая кукла: плоть, нанизанная на кости, которой всё равно, что с ней делают. Душа её будто спряталась, свернулась где-то в клубок, как ёжик, ощетинившись отрешённостью, и перестала реагировать на все внешние раздражители.
Теперь Вероника в самом деле превратилась в огромную живую куклу для утех и удовольствий, которую имели со всеми возможными фантазиями «мамочка» и её приспешники. Она уже не реагировала ни на что сопротивлением, подчиняясь механически и бесстрастно, принимая всё, что в неё шло, и делая всё, что ей велели. Она уже даже не воспринимала реальность, словно находясь, хотя и в сознании, но в каком-то обмороке.
В голове её больше не было никаких мыслей, никаких ощущений ничего.
Глава 3
За окном лёгким хороводом кружились снежинки, освещаемые на чёрном фоне вечернего московского неба откуда-то из глубины улиц блёклым, размытым светом фонарей. Им было всё равно, что где-то посреди Москвы, в огромной гостинице стоит и смотрит на их загадочный и беспечный танец девушка, запертая в фешенебельной крепости, как в тюрьме.
Придя в себя после разговора с администраторшей, Вероника спустилась в ресторан и поужинала, заодно убедившись, что за каждым её шагом пристально наблюдают. В фойе гостиницы с неё не спускали глаз несколько швейцаров и портье. Под их взглядами Вероника чувствовала себя, как мишень на стрелковом поле, ждущая, когда её поразят.
Однако убедившись в серьёзности угрозы, хотя что-то подсказывало ей, что, если есть деньги, лучше отдать их, и пусть нищей, но спокойной за своё будущее уехать из Москвы восвояси, Вероника лишь сильнее укрепилась в решимости бежать.
Ясно, что вещи, как ни жалко ей было, придётся оставить в номере. Но что делать дальше? Вызвать коммерческое такси, минуя администраторшу? Конечно!
Вероника вспомнила, как таксист, что по приезду в Москву привёз их, её, Гладышева и Бегемота, в «Космос», оставил тогда визитку со своим номером телефона. Жора хотел её выбросить, но Вероника, заметив это, забрала её зачем-то себе и положила в свою сумочку.
Сумочка её, надо сказать, почти как и у всякой женщины со временем непрестанно пухла, наполняясь всякой всячиной вроде вот этой никому не нужной визитки, и потому Вероника периодически её вычищала, выбрасывая всё подряд, что было в ней: и нужное, и ненужное, без разбора в мусорное ведро.
Теперь она отчаянно трясла сумку, вываливая на постель всё её содержимое, которое могло бы, наверное, занять целый саквояж, но помещалось в её небольшие габариты, отчаянно вспоминая при этом, когда она в последний раз делала сумке «чистку».
Поскольку новых встреч и случайных знакомств в последнее время практически не было по причине длительного пребывания в замкнутом мире гостиницы в чужом, огромном, как океан, городе, в который с этого острова она одна и не выбиралась, а потому ни с кем и не знакомилась, визитка таксиста всё ещё была в сумке. Она раскопала её среди груды косметики, носовых платков, подследников, колготок, трусиков, тампонов, ватных палочек, ручек, карандашей, тюбиков, цепочек, колье, браслетов, клипсов, серёжек, колец на руки и на ноги и прочих безделушек, а также многих когда-то давно уже брошенных в сумку бумажек с записями, открыток, визиток и прочих вещей, которые вообще непонятно как в ней умещались.