Когда я взглянул на дом, нависавший над высохшей землей, мне не впервые бросилось в глаза то, насколько его задняя часть выходившая на океан стилистически отличается от противоположной стороны, выходившей на дорогу. Фасад дома, облицованный камнем, украшали небольшие оконца и высокие двери из темного дерева в форме гигантской арки. Задняя часть дома, обшитая светлым деревом, с абсолютно одинаковыми окнами и балкончиками, напоминала небольшую уютную гостиницу. «У меня много друзей», ответила Миранда на мой вопрос, зачем в доме семь комнат для гостей, и бросила на меня такой взгляд, будто я спросил, зачем в доме водопровод.
Я нашел отличное местечко под низкой изогнутой елью, как бонсай, лег на сырую землю и настроил бинокль. Я был примерно в пятидесяти ярдах от дома и сквозь окна прекрасно видел, что происходит внутри. Я осмотрел первый этаж, но не заметил никакого движения, затем «поднялся» на второй. Ничего. Я отложил бинокль и взглянул на дом, жалея, что мне не видна подъездная дорожка. На первый взгляд, в доме не было ни души, хотя пикап Даггета все еще стоял там, когда я высадил Миранду.
Несколько лет назад я ходил на рыбалку с коллегой товарищем по спекуляциям в Интернете, лучшим рыбаком из тех, кого я знал. Он всматривался в поверхность океана и точно угадывал, где рыба. Он объяснил мне, что хитрость в умении не фокусировать зрение на чем-то одном, а впитывать все, что тебя окружает. Именно так он улавливал малейшее движение, колыхание воды. Я пробовал, но кроме головной боли ничего не добился. Еще раз осмотрев дом через бинокль и ничего не заметив, я решил снова испробовать ту хитрость теперь уже на своем доме. Я взглянул на дом, который в бинокле расплывался перед глазами гигантским пятном, и ждал хоть малейшего шевеления; не прошло и минуты, как я заметил движение сквозь высокие окна будущей гостиной на северной стороне дома. Я навел бинокль на окно: Брэд и Миранда только что вошли. Я видел их довольно отчетливо; лучи заходящего солнца освещали окно как раз под нужным углом и при этом не слепили глаза. Я видел, как Брэд подошел к самодельному столику, который смастерили плотники, поднял кусок дерева, что-то вроде потолочной балки, и показал моей жене. Он провел рукой по рифленой стороне балки, она сделала то же самое. Его губы шевелились, а Миранда кивала ему в ответ.
На мгновенье я почувствовал себя полным идиотом, параноиком, вырядившимся в камуфляж и выслеживающим собственную жену и своего же подрядчика, но вот Брэд положил балку, и я увидел, как Миранда обняла его, запрокинула голову и поцеловала в губы. Одной рукой он прижал ее бедра к себе, а второй схватил ее растрепанные волосы. Я уговаривал себя отвернуться, но не смог. Я смотрел минут десять, я видел, как Миранда легла на стол, Брэд задрал ее темно-сиреневую юбку, стянул с нее белые трусики и вошел в нее сзади. Я смотрел, как Миранда одной рукой схватилась за край стола, а другая рука скользнула между ног, направляя его. Безусловно, они занимались этим не в первый раз.
Я поднялся и пошел обратно к тропинке. Не успел я скинуть капюшон, как меня стошнило в грязную лужу.
Давно это было? спросила моя попутчица.
Неделю назад.
Она прищурилась и прикусила нижнюю губу. Ее веки казались бледными, полупрозрачными, словно китайский шелк.
Что вы собираетесь предпринять? спросила она.
Этот вопрос я задавал себе всю неделю.
Знаете, о чем я мечтаю? Убить ее. Я улыбнулся онемевшими от джина губами и попытался подмигнуть, но ее лицо оставалось абсолютно серьезным. Она приподняла свои рыжие брови.
Думаю, так и надо поступить, произнесла она; я ждал хоть какого-то намека на шутку, но его не последовало. Ее взгляд был непоколебим. Уставившись на нее, я вдруг понял, что она намного красивее, чем мне казалось. Неземная красота, вне времени и пространства, словно она позировала для картин эпохи Ренессанса. Так отличалась от моей жены, похожей на героиню с обложки детективного романа 50-х годов. Я как раз собрался заговорить, как она подняла голову, прислушиваясь к хриплым звукам громкоговорителя. Объявили посадку на наш рейс.
Глава 2
Лили
В то лето, когда мне исполнилось четырнадцать, мама пригласила пожить у нас художника по имени Чет. Не помню его фамилии, а может, я ее никогда и не знала. Он поселился в небольшой квартирке над маминой мастерской. У него были толстые очки в темной оправе, взлохмоченная борода, всегда забрызганная краской, и пахло от него гнилью. Помню, как он уставился на мою грудь, когда нас представили. Лето было жарким, я надела джинсовые шорты и топ с бретельками. Мои груди были не больше прыщей, но он все равно разглядывал меня.
Привет, Лили, сказал он. Зови меня дядя Чет.
Почему? Вы мой дядя?
Он выпустил мою руку и рассмеялся трескучим смехом, словно мотор заглох.
Знаешь, я уже чувствую себя частью семьи, твои родители так заботливы и гостеприимны. Я смогу рисовать здесь целое лето. Невероятно.
Я ушла, ничего не ответив.
Он был не единственным жильцом. На самом деле в доме всегда было много гостей, особенно летом, когда мои родители могли отложить свои учительские обязанности и заняться тем, что они любили больше всего алкоголем и адюльтером. Я говорю это не для того, чтобы изобразить свое детство в трагических красках. Я говорю, потому что это правда. И в то лето, лето Чета, у нас жили разного рода поклонники и дармоеды, студенты, бывшие любовники и нынешние любовники они слетались, как мотыльки на свет, и исчезали столь же быстро. Помимо этого мои родители, как всегда, устраивали бесконечные вечеринки их шум и гул доносился до меня сквозь стены моей спальни. Знакомая музыка, раскаты смеха, неуклюжий джаз и под конец, в ранние утренние часы, крики, стоны, иногда слезы и всегда хлопанье дверей в спальне.
Чет отличался от остальных гостей. Мама называла его свободным художником, имея в виду, что он не был связан с ее колледжем, не был студентом или преподавателем. Помню, отец называл его «бездомным дегенератом, которого твоя мать приютила на лето. Избегай его, Лили, кажется, у него проказа. И Бог знает что в бороде». Вряд ли отец верил в то, что говорил, мама была неподалеку, и он говорил специально, чтобы она слышала, однако его слова оказались пророческими.
Всю свою жизнь я провела в Монкс-Хаусе[5], так мой отец называл развалившийся, гниющий столетний викторианский особняк в часе езды от Нью-Йорка, в глухих дебрях Коннектикута. Дэвид Кинтнер мой отец был английским писателем, который большую часть денег заработал на экранизации своей первой и самой успешной книги фарсе о сексуальных играх в закрытой школе, который стал настоящей сенсацией в 60-е годы. Он приехал в Америку по приглашению Университета Шепог и решил остаться, когда познакомился с Шэрон Хендерсон, моей мамой, экспрессионисткой и штатным преподавателем факультета искусств. Вместе они и купили Монкс-Хаус. Название появилось намного позже, в год, когда меня зачали, его придумал мой отец, который решил заполнить шесть спален творческими и интеллигентными гостями (молодыми девушками) и назвать особняк в честь дома, в котором жили Вирджиния и Леонард Вульф. А также в честь Телониуса Монка, любимого музыканта моего отца.
В доме было много странностей, например, всеми позабытые солнечные панели, увитые плющом, зал со старым кинопроектором, винный погреб с земляным полом и небольшой бассейн на заднем дворе, который редко чистили. Со временем он превратился в мрачный пруд, дно и стенки которого сплошь заросли водорослями, а поверхность устилала гниющая листва, фильтр, ставший бесполезным, был забит распухшими трупиками мышей и белок. В начале того лета я попыталась самостоятельно почистить наполовину высохший бассейн, стащила почерневший от плесени брезент, нашла сачок для ловли бабочек, которым собрала листья с поверхности воды, а потом, в прохладный июньский денек, наполнила бассейн из шланга. Я попросила по отдельности обоих родителей купить средства для дезинфекции бассейна, когда они поедут в магазин. Мама ответила: «Не хочу, чтобы моя дорогая дочь все лето купалась в химии». Отец обещал специально для этого поехать в магазин, но по глазам было видно, что он забыл о своем обещании, не успев договорить.