Сокровища всегда находят обожателей, сказал пламенно Ришельё: блеск их ослепляет, обладание ими упаяет, даже и тогда, когда только человек мечтает о них.
Господин арлекин, сказала сухо королева: маскарадные вольности имеют свой предел.
Дайте ему волю, шепнула госпожа Шеврёз на ухо государыне.
Если это привилегия сжигать у ног вашего величества фимиам пламенной страсти, я желал бы в душе, чтобы карнавал длился целую вечность.
Я знаю вас за хорошего актера, господин кардинал, молвила королева, решившись продолжать шутку но я не слышала, чтоб вы обладали таким превосходным талантом в том амплуа, какое занимаете в настоящую минуту.
Это совсем не игра! воскликнула смелая маска, дерзнув поцеловать обнаженную руку, которой не отняли, хотя по ней и пробежала легкая судорога.
Как, натура! Увлечение! Да вы обладаете таким искусством, что я держу пари, вам позавидовал бы сам Монфлёри[9].
О, нет, обожаемая государыня, не ему я хотел бы внушить страшную зависть, но монарху, который так счастлив, чтобы обладать сокровищем, и настолько несчастлив, что не умеет ценить его.
Чем дальше, тем лучше, господин кардинал, сказала королева, делая усилие подавить гордость. Поверьте мне, оставайтесь арлекином это самая приятная сторона вашего искусства. Милая Мари, велите подавать мою карету; пора окончить забаву, даже удовольствие видеть танцы кардинала.
Дела вашей эминенции принимают хороший оборот, сказала герцогиня по отъезде королевы. Вы слышали, что костюм произвел чудеса, и грация, которую вы придали этому маскараду, просто была очаровательна. «Это самая приятная сторона вашего искусства», сказала ее величество.
Похвала, способная тронуть Толстого-Гильома или Бискомбаля, но кардинал не может вечно представлять арлекина.
Отчего же нет, паяц или министр не в звании дело, а главное чтобы нравиться.
Без сомнения, прежде всего надо нравиться.
Неужели вы сомневаетесь?
Боже мой, не знаю!
Да, но министры так изворотливы.
Право, герцогиня, сказал кардинал, нежно обвив рукой талию госпожи Шеврёз.
Но, прибавила герцогиня, освобождаясь из рук кардинала: мы ведь еще с вами не дождались дня взаимности интересов.
Как, милая герцогиня! Всегда суровы!
Любезнейший кардинал! Право я не могу служить королеве до такой степени, чтоб заступить ее место в делах любви. В мои лета не может быть недостатка в обожателях, чтобы я еще выслушивала по доверенности вздохи посторонних.
Жестокая! Разве не занимаете вы первого места в моем сердце?
Очень вам благодарна и темь более считаю это для себя честью, что вы заняты государственной страстью. Для развлечения с вас достаточно будет Марион де Лорм: тут может явиться нежность в назначенный час. А теперь поговорим о серьезном деле.
Хорошо, потому что я пришел к благоразумию, благодаря вашей холодности и суровости.
Вы увидите, что ошибаетесь, называя этими именами проницательную дружбу; необходимо вам написать к королеве.
Мне написать к королеве! воскликнул кардинал, испытующий взор которого устремился на герцогиню.
Не думайте, что я имею намерение скомпрометировать вас, сказала засмеявшись шаловливая фаворитка, которая угадала недоверчивость и чувствовала необходимость заслужить доверие.
Что за мысль, герцогиня! Но к чему письмо?
Право, монсеньер, вы меня удивляете: куда же девалось ваше искусство в дипломатии. Разве же мы не ведем переговоров державы с державой! Право я плохо служила бы вашему делу, если бы не торопила вас поспешить сообщением. Верьте мне, не теряйте чрезвычайно драгоценного времени этой встречи. Вы видели, что ваши верительные грамоты были приняты в первой аудиенции. Ускорите же дело живым, настойчивым письмом. Видите ли, я знаю политику кабинета, с которым вы ведете переговоры; настала минута захватить сердце королевы. Не дайте же ослабеть впечатлению этого вечера и близкий успех может увенчать вашу заботливость.
Попытаюсь немедленно, отвечал министр, взяв герцогиню за руку; хотя бы для того, чтобы поскорее возвратиться потом к моему настоящему чувству; успех с Анной Австрийской представит мне только удовольствие интереса, а мы условились, что вместе будем искать интереса удовольствия.
Вот что называется говорить немного смело, кардинал: это будет другой договор для обсуждения, и мы тогда увидим. Умный министр не ведет рядом двух союзов, противоположных в их требованиях.
Нет, герцогиня; но в то время, когда договаривается с одним двором, он по крайней мере поддерживает сношения с другим.
Вот выказывается ваша природа: вы всегда Ришельё как в любви, так и в политике.
После этого разговора, в котором каждый из собеседников рассчитывал, что уловил противника, кардинал попрощался с госпожей Шеврёз, оставив фаворитку в убеждении, что она начала падение министра; в то время, когда он удалился, тоже будучи уверен, что могущество его приобрело две новые опоры, показав супруге Людовика XIII, что она может достигнуть раздела верховной власти ценой слабости, и намекнув на возвышение положения честолюбию герцогини.
На другой день рано утром в кабинет Ришельё вошел Боаробер, лицо которого уже расцвело от пяти или шести рюмок.
Не угодно ли вашей эминенции, сказал веселый аббат принять три драхмы веселого расположения духа. Я чувствую себя способным прописать рецепт.
Благодарю, аббат, я всегда верю в другие предписания.
А! понимаю, вы душой и телом преданы факультету любви.
Не без осторожности, Боаробер.
Можно быть уверенным, положившись на заботливость и благоразумие вашей эминенции. Виват, монсеньер, продолжал веселый собеседник, потирая руки я убежден, что обет священнического целомудрия чертовски скомпрометирован, когда сословие кардиналов объявило еду войну Когда же наступит очередь простых аббатов?
Бездельники, вы не ожидаете приказания начальников; вы уже давно ведете партизанскую войну против всякого рода воздержания.
Я уже вот сто раз говорил, что это ошибка соборов! Осудите обжору на голод, вы из него сделаете мародера, грабителя. Разве аппетит рассуждает?
Боаробер, это будет предмет для хорошей записки посоветоваться с Римским двором.
Епископам, каноникам и кармелитам нечего подписывать.
Однако возвратимся к моим делам.
Жизнь так коротка для развлечений, а вечность так долга для. Но я слушаю вашу эминенцию.
Я собираюсь писать к королеве и дать ей понять, если не окончательную цель моих намерений относительно ее, по крайней мере, желание быть впредь ее слугой. Ты понимаешь меня, Боаробер?
Да, монсеньер, но не без сильного смятения. Писать! Смею доложить вашей эминенции, что может быть, вы недостаточно обдумали.
Напротив, аббат. Я вижу, что ты рассчитываешь на опасность такого рода переписки с королевой, которой я не раз возбуждал неудовольствие и ненависть. Но именно на этой-то опасности и надо основать ее доверие: подумай наконец, что, чувствуя у себя в руках важное средство погубить меня, ей не может прийти мысль, что я пренебрег опытностью и дошел до такого риска, питая ядовитое намерение.
Но если злопамятство за ваши дурные дела, которые так живучи в испанской душе, побудит ее величество пожертвовать интересам мщения, то будет трудно опровергнуть свидетельство ваших писем, если они дойдут до короля.
Старый ребенок! Неужели ты думаешь своим узким умом, что я, Ришельё, отдам в руки врагам страшное оружие Ахилла, не оставив себе ни одной стрелы из его колчана, чтобы залечить раны, которые получу от других[10]. Узнай это на опыте один раз навсегда, что я не верю даже тем, кого считаю лучшими своими друзьями. Слушай, Боаробер, я облек тебя своим доверием и ты его заслуживаешь, как полагаю; однако же, я не открываю тебе ни малейшего проекта, я тебе не вверяю самой пустой тайны, пока не взвешу ее и пока не буду в состоянии уничтожить действие нескромности. Также и не без основания я действую с отцом Жозефом: если этот грубый капуцин мне служит, то я остерегаюсь его честолюбивой смелости. Любезный аббат, доверие вручает нам факел, которым приятно освещать себя, но только при уверенности, что он не причинит пожар в наших делах. И так будь спокоен на счет неблагоприятного употребления моих писем к королеве; я надеюсь извлечь из них большую пользу, без всякой боязни. Войдите, кавалер Ландри, прибавил Ришлье мне нужна ваша рука.