Селезнёв замолчал, допил остатки своего ирландского. Карнаухов опасливо молчал.
Разное потом болтали, недобро глядя куда‐то в прошлое, сказал Селезнёв, но одно все знают точно. Он сделал ударение на «все». Этот майор за откат законтрактовал хренову тучу таких берцев.
Селезнёв потряс бутылку, проверяя содержимое.
А вот то, что он не сам из окна выпал, то брехня. И будто Максимыч при этом был, тоже брехня.
Неприятная дрожь снова пробежала по телу Карнаухова, и ладони, похолодев, вспотели. Селезнёв смотрел на него осмысленно и трезво. Неизвестно откуда в мозгу Карнаухова всплыла фраза: «Черный зрачок пистолета», изапрыгала в голове в унисон с сотрясающим его ознобом. Выпуклые, навыкате глаза Селезнёва неподвижно смотрели прямо ему в лоб.
Даже не думай! Я скорей тебя выкину из Совета, чем кину Уварова. Не потому, что я такой благородный. Он ничего не прощает. Ты понял?
Глава III
Уваров, сидя на заднем сидении автомобиля, мыслями снова вернулся к прошедшему разговору. Он был уверен, что эти двое заглотили наживку. Даже если у них возникли какие‐то подозрения и они будут осторожничать с ним, то главное, на что подписались, включившись в борьбу, они сделают: задействуют свой ресурс в администрации президента, и этот ресурс обязательно проявится. Именно в этом состояла цель «многоходовки» выяснить, кто стоит за группой военных, с которыми связан Селезнёв, и кто постоянно ставит палки в колеса людям, которые к нему обратились. Значит, отдел местного самоуправления. Потребуется общая информация об отделе и детальная по людям. Это первое. Попутно, и это второй приоритет, структура, с которой отдел работает, Совет при Президенте. Там люди публичные, и вряд ли кто‐то из них станет жертвовать своим положением ради чьего‐то выдвиженца, но всё же. Необходимо проверить.
Они опять стояли в пробке, и в груди Уварова привычно заныло. Он чувствовал, как сочится время, укорачивая срок, ему отмерянный.
Водитель Уваров припомнил, что его зовут Никита, последние минут десять наблюдал за ним через зеркало заднего вида, принял обычное выражение лица шефа за недовольство от пробок и, вероятно, поэтому спросил:
Павел Максимович, может, включим «мигалку»?
Уваров через зеркало встретился с ним взглядами. Водитель быстро отвел глаза и вжал голову в плечи. Дальше они ехали молча.
«Что это за порода такая? с досадой подумал Уваров, отвлекаясь от прошедшей встречи. Персональные водители! Дворовые люди! Дворня, только на современный лад. Этому Никите лет сорок. Сытная, безбедная жизнь. Немного подобострастия, немного унижения, много подчинения и иллюзия значимости. Жизнь обеспечена на годы вперед. Впрочем, такова природа общества. Не многие подчиняют своей воле других. Остальные лишь подчиняются. Это нормально! Уваров с ненавистью посмотрел на стоящие в пробках машины. Он злился и по-стариковски вымещал свою бессильную злобу ругал действительность, которая перестала его радовать. Люди элементарно перестали чего‐то хотеть! продолжал он мысленно брюзжать. Какое то сборище импотентов! Где, где пассионарии? Сплошная «дворня», ступить негде одна «челядь»! Сытость в обмен на подчинение! Сытая подчиненность! Воля, личность стали атавизмом, умерли за невостребованностью. Мегаполисы, клонирующие рабов, вот где вселенское зло! Именно город с его сытостью, комфортом, бессмысленностью развращает и убивает личность. Страшно подумать, что эта «дворня» будет делать, если придется воевать!»
А воевать придется. Он это точно знал. Павел Максимович непроизвольно сжал кулаки.
«Жить стоит только тем, за что стоит умереть». Слова, которые сегодняшней «дворне» будут непонятны и пугающи. Он прочел их у Ивана Ильина, и они запали в душу, расставляя всё по своим местам, придавая смыл его прошлым и настоящим поступкам, объясняя, что тяготило его все эти годы, вина за войну, в которой он участвовал, воюя сам или посылая других убивать. И эти слова, как ни странно, открывали ему путь к искуплению.
Уезжая в командировку, он каждый раз готов был умереть. Как известно, на войне солдат не только убивает, но и умирает. И он был к этому готов. Потому что с его смертью дело, которому он служит, не заканчивается. Был он в этом тверд и старался внушить тот же принцип своим бойцам, парням и подчиненным.
Неожиданно вспомнил давний разговор со своей крестницей девчушкой с острыми косичками по бокам теплой, пахнущей солнцем головы и с ясными глазами олененка.
Кто такие подчиненные? Ты все время говоришь мой подчиненный, мои подчиненные.
Те, кто слушается меня и делает то, что я скажу.
Я тоже твоя подчиненная?
Нет ты меня слушаешься, потому что я старше тебя, знаю больше Вот ты вырастешь, выучишься, станешь самостоятельной, будешь сама думать и сама всё решать.
Но если ты меня учишь, значит, я выучусь и стану думать, как ты. Значит, я все равно буду твоей подчиненной.
Если только ты сама этого захочешь.
Машины за окном двинулись, «Майбах» тоже пришел в движение и, набирая скорость, устремился вместе с потоком, как будто пытался догнать упущенное время, нырнул в тоннель, выскочил на развязку и свернул на дорогу, ведущую к центру.
Движение подействовало на Уварова успокаивающе, он мысленно перестал брюзжать и даже устыдил себя за это.
В течение своей жизни он был и подчиненным, и начальником. И всегда это было противостояние. В лучшем случае противостояние соратников, в худшем борьба двух эго. Годам к сорока он сформировал понимание, что в этой междоусобице жертвой или победителем является не «начальник» или «подчиненный», а дело, цель, которую оба на свой манер пытаются достичь. Поскольку Уваров всегда сам определял себе цель, то и способ её достижения определял тоже сам. Как следствие он не допускал, чтобы кто‐то мешал его движению к цели. Только вместе с ним! Все, кто был против, отметались. Для этого он использовал власть. Сначала коряво, с потерей времени и побочными явлениями, как он говорил, «турбулентностями», а потом все четче, безотказнее. Власть, подчинение, цель.
Когда ему ещё не было сорока, он отнял активы у одного человека. Были они знакомы шапочно по той, предыдущей жизни здоровались, встречаясь в коридорах с ковровыми дорожками. Актив был большой, сложный, требующий постоянного внимания, и чтобы превратить его в часть Фонда, Павел Максимович потратил много сил и времени. Именно опыт превращения актива в полноценный и исправно работающий ресурс дал ему понимание, что его власть тем эффективнее, чем лучше он знал тех, кем управлял. Знание их скрытых сторон страстей или простых предпочтений давало ему возможность, как он думал, использовать их лучше. Это был сложный процесс, и нередко он вспоминал Шекспира: «Что ж вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой?»[7] и соглашался с владельцем конторы «Слуги короля»[8], что это нелегко. Одновременно нагло воображал будь среди его подчиненных принц Датский, он и его увлек бы и заставил трудиться на себя.
Работа с активом была скрупулезной, изматывающей. В отличие от того, как он этот актив отнимал. Там был простой принцип «кнута и пряника» способ управлять рабами, «дворней». Бывший владелец купился на «пряник» и не боролся. Вероятно, предугадывая «кнут», но скорее всего, его устроило то малое, что он получил. Где он сейчас? В Праге или в Роттердаме? Тихо доживает в тепле и в спокойствии.
Машина съехала с шумной улицы в тенистый переулок и остановилась у церкви Живоначальной Троицы.
В правом Богородичном приделе отец Михаил отправлял таинство исповеди. Перед ним с покорно склоненной головой стояла молодая женщина. Поверх повязанного на ее голову платка покоилась епитрахиль, и отец Михаил скороговоркой заканчивал разрешительную молитву.