Зато её платья, свидетели «другой жизни», всегда были разные, необычного фасона, с блестящими отделками, они скрывали дефекты её фигуры. На фоне двух наших учительниц, одетых почти по-монашески и говоривших не повышая голоса, Ольга Францевна выглядела яркой и громкоголосой экзотической птичкой.
Её одежды струились и развевались, когда, метнувшись от рояля, она неслась по залу, и, показывая фигуры танца, хватала за плечи неповоротливых, и тут же стремительно летела обратно к роялю.
Раздавалось громогласное «И-и! Раз!», за этим следовал аккорд.
У неё был сильный поставленный голос, он напоминал голос очень популярной в те годы певицы этнического стиля Ирмы Яунзем. Кстати, и репертуар того, что мы с ней разучивали, и того, что она пела сама, тоже был близок к этому жанру.
Эти занятия чередовались с репетициями. Ольга Францевна не только вела уроки, но и устраивала школьные праздники, карнавалы и спектакли, тем более что отмечаемых дат в советском календаре было достаточно.
Самое удивительное, что её энтузиазм устраивал начальство школы и района, а ожидание и подготовка праздника заражала и нас, и наших мам и бабушек. Они не только безропотно ждали, когда она наконец отпустит детей с занятий, но и умудрялись буквально из ничего сооружать нам костюмы для выступлений.
Я думаю, что такое фанатическое горение не укладывалось в рамки так называемого разумного поведения и держалось только на искреннем увлечении и бескорыстии Ольги Францевны её зарплата учительницы пения была, конечно, вполне нищенской.
Почти карикатурная внешность не препятствовала её независимости и силе влияния на людей. Откуда это бралось? Может быть, как раз из того, что было за рамками?
Находится и другое объяснение. Жили все тогда трудно, и так хотелось радости и праздника!
Вот такие удивительные учителя «из старорежимных» сохранялись тогда ещё кое-где в школах.
Не уверена, поймут ли меня люди постсоветского времени. Как частенько случается, они скажут, что с тех давних пор все люди стали другими и заметно поумнели. Пусть потеплеет у них на душе от такого вывода. Я им не судья.
В школу меня поначалу провожала мама, потом я стала ходить сама, тогда ещё не боялись отпускать детей одних, утром в этом направлении шёл поток детей в школу и взрослых на работу.
Дорога была не близкой нужно было пройти мимо всех Песчаных переулков, выйти к ограде Братского кладбища, пройти через него к речке Таракановке, по мостику подняться на другой берег оврага, дойти до угла улицы и, повернув налево, дойти до нашего большого школьного двора. Это занимало где-то около часа. В холодное время я любила пробежаться, отчего мешочек с чернильницей-непроливашкой, привязанный к ручке моего портфеля, прыгал и бился, оставляя чернильные пятна на дерматине и на моём пальто.
На самом деле не было таких непроливашек, которые бы не проливались, фиолетовыми пятнами пестрело всё вокруг, и наша одежда в том числе. Отмыть или чем-то вытравить их было невозможно, фиолетовый краситель был прочен и плохо поддавался ухищрениям наших мам.
Но без этих дурацких непроливашек обойтись было невозможно, хотя и было нечто вроде чернильниц в партах в середине каждой из них имелась круглая дырочка, всегда заполненная не чернилами, а пылью и дохлыми мухами.
Носить чернила с собой в школу и обратно домой приходилось долгое время, потому что во всех классах школьники писали перьевыми ручками, вставляя перья марки 86, «Рондо» и какие-то ещё, которые давали «правильный нажим».
Сейчас нам странно, что тогда все мирились с этой глупостью, воспринимая её лишь как временную и совсем не главную трудность. Я всегда была непоседой, и расплата за это в тот год мне прилетела как раз от этой самой непроливашки.
К Новому году мои учебные дела выправились, обе учительницы хвалили меня, разговаривая с мамой, и даже Ольга Францевна заметила меня на предстоящем празднике я должна была изображать снежинку. Папа должен был опять уехать, и они с мамой решили отметить мои успехи до его отъезда.
Таким образом, новогодний подарок я получила досрочно, до праздника и до зимних каникул. Утром меня разбудило что-то тяжёлое, положенное сверху на одеяло. Я открыла глаза, рядом стояли мама и папа: они смеялись, а на мне стоял бежевый чемоданчик такой прекрасный, о каком я и не смела мечтать.
Выкинем твои портфели! Вот чемоданчик, не простой, а волшебный, он приносит счастье! А теперь открой!
Я открыла золотистые металлические запоры и ахнула чемоданчик был заполнен доверху «Раковыми шейками», моими любимыми конфетами. Утром, как всегда, времени было в обрез, и я, не успев толком рассмотреть обновку, отправилась в школу со старым портфелем, собранным с вечера. В школе я вспоминала, что дома меня ждёт волшебный чемоданчик, отчего внутри меня всё теплело и светлело. Наверное, это и было счастье, о котором говорил папа.
На следующее утро я шла в школу и всё время смотрела на свой чемоданчик, в который так хорошо и удобно поместились все книги и тетрадки. Я не чуяла земли под собой и всё время отставляла в сторону руку, любуясь матовым переливом благородной бежевой кожи и золотым блеском замочков.
Элегантному виду чемоданчика никак не соответствовал привязанный шнурком к его ручке белый мешочек с непроливашкой, но с этим приходилось мириться.
Подружки в классе не могли налюбоваться сиянием моей обновы, особенное восхищение вызывала её шёлковая внутренность с различными отделениями и карманчиками. После уроков я шла домой уже другой дорогой, она была более длинной, но по ней шли все дети, из двух наших школ. Мы шли вдоль Песчаной улицы, и у деревянного моста мальчишки побежали к накатанному спуску к речке и стали кататься, падая и кувыркаясь.
Светило солнце, сиял снежок и я, сама не помню как, оказалась в толпе ребятишек, стоящих на верху горки и робеющих спуститься по скользкому льдистому раскату.
В общей суете я ощутила толчок и очнулась уже неудержимо катясь вниз. Несмотря на скорость этого спуска, я всё время помнила про чемоданчик и, крепко обхватив, прижимала его к себе.
От этих моих усилий сместился наш с чемоданчиком общий центр тяжести, и я покатилась, вращаясь вдоль туловища, как веретено. Но и это было не самым страшным. Когда внизу я отряхнула облепивший меня снег, я увидела, что, в отличие от меня самой, этот спуск не выдержала моя непроливашка.
Весь мешочек, где она хранилась, был пропитан чернилами, тёмно-фиолетовые пятна расползались на белом снегу, темнели на моём пальтишке и, что самое ужасное, на девственно-чистой коже чемоданчика.
Это было горе, настолько горькое, что в него не хотелось верить. Счастье не бывает долговечным. Мама даже не поругала меня и очень старалась вывести пятна. Это ей удалось с одеждой, но в рыхлую кожу чемоданчика краситель въелся сразу, и удалить его не было никакой возможности.
Пробовали разные средства, но от них стиралась краска с кожи, а пятна оставались. Отчаявшись утешить меня и отмыть чемоданчик, мама положила его сверху на шкаф и однажды обнаружила, что пятна постепенно выцвели. Со временем они исчезли совсем стойкий чернильный краситель не выдержал солнечного света.
Но это было потом, когда я уже знала, что счастье не долговечно, и старалась о чемоданчике не вспоминать.
София Бернадская
Синий снег
Темно. Только фонари тускло освещают узкую тропинку, аккуратно расчищенную дворником ещё утром.
«Хорошо, что пурги не было, а то с моей больной-то ногой я бы точно не дошла. А так хочется повидаться с внучкой! Темнеет рано Скорей бы Рождество а там и дни станут длиннее».