Конечно, я вам обещаю. Спать в реанимационной палате нельзя, но вы можете вернуться утром. Все будет в порядке. Непроизвольный спазм гортани сбил темп его речи, он чуть не дал «петуха», чуть не скользнул в другой регистр. Он увидел как наяву широко распахнутые глаза Птенца, когда она нет, сейчас он не будет об этом думать.
Он откашлялся и улыбнулся еще шире.
Ему захотелось обнять девушку и почувствовать, как в ее почти невесомом теле колотится маленькое испуганное сердце. Взять это сердце в ладони, подуть на него. Успокоить. Он укротитель тигров. Укротитель смерти.
Он не справился однажды много лет назад но сейчас-то все иначе.
Вашему отцу ничего не угрожает. Он поправится и будет жить долго-долго. Борис произносил каждое слово отдельно, будто роняя тяжелые капли успокоительного в стакан с водой. Плюх. Плюх. Подействовало. Вот теперь точно.
Спасибо, девушка улыбалась с видимым облегчением, я приеду утром. Что привезти?
Ничего не нужно, вмешалась медсестра, я вас провожу. Она осторожно подтолкнула девушку к выходу. Звоните с утра.
Борис хотел вернуться за стол, но поймал взгляд медсестры, брошенный через плечо. Черные глаза смотрели из-под челки с тоской? Упреком?
Почему-то снова запершило в горле. Ноги на мгновение потеряли опору, голова закружилась.
Время смерти четыре тринадцать.
Час быка, вспомнил Борис, время перед рассветом. Самые темные, самые длинные часы. Когда происходит все плохое, что может случиться.
И что не может.
Сердце Станислава Яковлевича не должно было остановиться. Они перелили кровь, дали препараты для лечения желудка, проверили показатели функции печени и почек, сделали рентген, дважды сняли кардиограмму. Приборы показывали нормальный уровень артериального давления и насыщения крови кислородом.
Станислав Яковлевич заснул и его сердце остановилось.
«Реанимационные мероприятия проведены в полном объеме причина смерти острая сердечно-сосудистая недостаточность. Время смерти четыре тринадцать».
Час быка.
Борис сидел за столом и смотрел на телефон.
Когда Птенец когда она уезжала в больницу сколько с тех пор прошло лет пять? В январе будет шесть шесть лет назад у него мог бы родиться племянник, он сказал ей ровно те же слова: «Твоему малышу ничего не угрожает».
Ничего не угрожает.
Он не мог быть в этом уверен, в конце концов, это вообще не его специализация, но когда Птенец бросилась к нему в тревоге, в слезах, когда она попросила его положить руки на ее живот и сказать поклясться, что все обойдется разве он мог ответить иначе?
Он заклинатель бури, дрессировщик тигров. Защитник.
Он взял в ладони ее мокрое лицо и низким спокойным голосом произнес главные слова:
Все. Будет. Хорошо.
И она поверила.
Из больницы Птенец вернулась худая, почерневшая. Без живота, без улыбки. Прошли месяцы, прежде чем она собралась с духом и ответила на его звонки. Открыла ему дверь.
Борис был уверен, что она не простила его до конца.
Именно тогда он поклялся себе стать лучшим. И вставать между каждым пациентом и смертью.
Как ее зовут? Девушку, дочь пациента Бронина. Буквы на истории болезни расплывались, Борис щурился и не мог найти убегающую строчку. Где-то точно должно быть ее имя.
И телефон.
Шесть семнадцать. Еще рано звонить. Пусть еще немного поспит.
Я ненавижу смерть, признался Борис. Знаете, будто она живая. Я вижу ее персонажем компьютерной игры: эдаким скелетом в доспехах, неуязвимым, дьявольски хитрым. Ее невозможно убить, можно только прогнать. И я хочу, чтобы на моем пути ее не было. На, на! Борис помахал в воздухе воображаемым мечом. По крайней мере, на моих дежурствах.
Он редко позволял себе вступать в беседы с пациентами, но в последние дни в реанимации случилось затишье: из шести коек были заняты всего две. На одной лежал пациент, которого готовили к переводу в отделение.
Вторую койку занимал Андреев. Тощий старик с яркими, пронзительно живыми, будто светящимися глазами.
Андреев пару раз втянул его в разговор; Борис удивлялся: надо же, прошло двадцать минут. Тридцать.
Позавчера они проговорили час, пока Андреев сам не отправил доктора отдыхать «пока дают».
А если воля Господа в другом? Мягко спрашивал Андреев, и Борис кривился, услышав про «Господа». Он не собирался соглашаться с тем, что придуманный бог может хотеть смерти своих же горячо любимых созданий.
Вы сами говорите, что ваш бог хочет жизни всему живому, терпеливо отвечал он. Сами прожужжали мне уши чудесами и исцелениями. Тогда в парадигме вашей веры я божий рыцарь, который исполняет его волю и отгоняет от человека смерть, так ведь? И он знает, кого ко мне посылать.
Что-то царапнуло горло. Борис осекся.
Птенец. И та девушка он успел позабыть ее имя, а ведь прочитал тогда на титульном листе истории, прочитал, позвонил и таким особым голосом, металлическим, будто он робот по доставке плохих вестей, сообщил о смерти отца. Девушка отвечала ровно, вопросов не задавала и как он только мог решить, что она похожа на Птенца? Приехала, забрала вещи и бумаги. Молча. Сама стала стальной, бледной, как умытое лезвие. Каждое движение выверено.
«Спасибо, доктор». Ни слова упрека.
Бориса бросило в пот. Он взмок разом будто зашел в парилку с температурой под сто. Дыхание перехватило.
Стоп. Это было давно. Месяца три прошло. Этого будто и не было. Так, статистическая погрешность. Он не виноват. Он не мог предотвратить. Или мог?
Андреев усмехнулся. Его серые глаза видели Бориса насквозь.
Борис упрямо стиснул зубы. Андреев не может знать о его неудачах.
Говорят, у каждого врача есть персональное кладбище: без ошибок и поражений не стать настоящим специалистом. Борис анализировал ошибки, но не допускал мысли о нормальности смерти. Ему не приходило в голову оправдывать себя, произнося даже мысленно фразу «мы сделали все, что было в наших силах».
Если пациент умер, значит, врач сделал не все, что мог.
Значит, врач в чем-то просчитался.
знает, кого ко мне посылать.
Он-то знает, странно ответил Андреев. Он знает лучше вашего, как и для чего посылать вам пациентов. Но вам надо понять, что не каждый из них из нас будет жить. Знаете, как Святой Франциск называл смерть?
Борис покачал головой.
«Прославлен будь, мой Господи, за сестру нашу Смерть плотскую, которой никто из живых избежать не способен», слегка нараспев произнес Андреев.
Борису показалось, что Андреев смотрит на кого-то за его спиной. Глаза блестели, седая борода возбужденно топорщилась, и сам он светился странным вдохновением, будто сейчас скинет кислородную трубку, отцепит от груди датчики, встанет с кровати и, как библейский пророк, начнет проповедовать под небесные громы и сверкающие молнии.
Борис моргнул и засмеялся. Андреев подхватил его смех, но тут же закашлялся.
Так-то. Сестра Смерть. А вы с ней мечом, мечом да по жопе.
Борис задохнулся от неожиданности.
Мне осталось немного, посерьезнев, сказал Андреев. Я это знаю и принимаю. И мне вовсе не нужно, чтобы вы считали своей личной ответственностью схватку с моей смертью.
Бориса снова бросило в жар.
Но это моя ответственность! запротестовал он. Внутри поднималось непонятное раздражение: Андреев, с его бородой, слезящимися серыми глазами, впавшими щеками и неуместной философией малодушия теперь вызывал почти брезгливость. Я знаю законы болезни, знаю, сколько вам осталось времени. Я сделаю все, чтобы это время продлить.
Андреев посуровел, его скулы, казалось, заострились еще сильнее. Взгляд стал колючим.
А для чего мне мое время, вы знаете? Вы собираетесь его продлевать, но знаете ли вы, к чему я иду и как собираюсь использовать последние дни жизни?