Голосом уставшего до чертиков человека он вел свой монолог, искоса наблюдая за следователем, но по его реакции, вернее отсутствии таковой, видел, что все слова вместе с праведным гневом попросту падают в пустоту. Наконец Брылю все это надоело, а возможно, что и время подпирало, но он вдруг хлопнул по столу папочкой с протоколами допросов, и его лицо перекосила гримаса, которую только воспаленный мозг мог бы назвать улыбкой.
Ну что же, Крымов! Если раньше ты еще мог отрицать свою причастность к попытке убийства Чернявского, то теперь, после установления твоей судимости Короче, так. Ты у меня все равно расколешься, причем до самой жопы, и заказчика Чернявского назовешь. И не потому чистуху напишешь, что раскаялся в содеянном, а потому, что тебя кинут в пресс-камеру, где паханит Сиська, самый гнусный человек на свете.
В тот момент Седой вдруг почувствовал, как его спина покрывается жарким потом. Он прекрасно знал, что такое пресс-камера, где суд вершит поставленный на это дело пахан. Причем поставленный с ведома администрации тюрьмы или того же СИЗО. А Брыль продолжал издеваться:
Поди, в своей Москве не слыхал про Сиську? Но ничего, познакомишься еще. Он и не у таких козлов признанки выбивал. И заржал радостно. А знаешь, почему у него кликуха такая? Щас расскажу.
Уже не в состоянии скрывать свои чувства, Антон с ненавистью смотрел на глумящегося следователя, а тот продолжал заливаться, словно майский соловей.
Сиська на ту пору еще Сиськой не был и только-только начал завоевывать авторитет. И вот в один из арестов его бросили в камеру, где такие отбросы общества собрались, что не приведи господь. Причем трое особым садизмом отличались. Всех первоходок они тут же на хор ставили, а потом уже отдавали другим попользоваться. Сиська, конечно, был про всё это наслышан, и когда его в ту камеру кинули, он вдруг вместо того, чтобы сказать положенное «Привет, братва», выдал нечто непонятное: «Ну что, детишки, дождались свою мамку?» Камера, естественно, онемела от подобной наглости, а он продолжал: «Вижу, что дождались. И молочка, поди, хотите? Но предупреждаю: сиська у меня одна, так что сосать ее будете по очереди».
Ну, конечно, кто-то попытался прыгнуть на него, продолжал изгаляться явно довольный Брыль, но Сиська не был бы Сиськой, если бы не выбил кому-то зубы, кому-то ручонку попутно сломал. В общем, камера от него отступилась и признала своим паханом. Но с тех пор это погоняло словно приклеилось к нему. Сиська и все тут.
Вороша в памяти весь этот кошмар, Антон вспомнил, как в глазах следака засветилось что-то садистское.
Ну что, Крымов, убедил я тебя? Колись же, колись, тебе же лучше будет, а то ведь калекой после пресс-камеры останешься. Однако, видимо поняв, что словами он ничего не добьется, оборвал свои увещевания и нажал истертую кнопочку вызова конвоя
Что было после, даже вспоминать страшно. И лишь через кровавое марево пробивалась узколобая рожа капитана Брыля и его шипение, когда он совал в руку листок бумаги: «Пиши, сука, признанку! Пиши, а то ведь потом поздно будет». Что наступит потом, Седой мог только догадываться. Судя по всему, своим выстрелом в Чернявского он всполошил Мессера, которому необходимо было знать, кто конкретно в Москве стоит за этим покушением. Главное сейчас для следователя и тех, кто давил на него сверху, заставить назвать имя заказчика, ну а дальше Так что надо было кончать игру в поддавки и навязывать капитану и его беспредельщикам уже свою игру.
Крымов оторвал от бетонного пола окровавленную голову, чуть приподнялся, опираясь на руки, и с тупой бессмысленностью уставился на сидящих за грубо сколоченным столом сокамерников. Вспоминая уроки спецшколы КГБ СССР, когда его учили держать боль, он сконцентрировался, собрав в единый кулак всю свою волю, и вдруг понял, что в камере наступила гробовая тишина. Эти отморозки, руками и ногами которых следаки выбивали из своих подопечных чистухи и нужные им показания, смотрели на него, как на ожившее привидение, место которому уже заказано на кладбище. Нет, они не боялись крови и распухших от побоев рож. Они боялись живых и непокорных, вернее их мести, случись непредвиденное, и именно на этом он решил сыграть.
Неожиданно это безмолвие прорезал истеричный вопль молодого баклана:
Живой, с-сука! Блядь буду, живой!! И тут же: Пахан, я замочу его! Бля буду, рука чешется.
Уже по-настоящему опасаясь, что он не успеет и рта открыть, Антон шевельнул было разбитыми губами, но его опередил Сиська:
Заткнись! И уставился на бунтаря, будто видел его впервые. А может, и удивление нашло вместе с невольным уважением, что не поддается пыткам мужик.
Дождавшись, когда баклан уберется в дальний угол, Седой с трудом разлепил запекшиеся в кровавых струпьях губы:
Р-раз-разговор имею.
Вновь образовавшееся затишье разорвал возглас все того же баклана:
Во, бля, оклемался! Щас я его, с-с-суку
Заткнись! снова оборвал не в меру разошедшегося парня властный голос Сиськи и тут же, но уже обращаясь к Крымову: Ну? Если есть что сказать, говори.
Седой помолчал какое-то время, словно обдумывая, стоит ли посвящать в свои дела насторожившихся соседей, и вдруг страшно застонал, схватившись руками за живот. Такого с ним еще не случалось с тех самых пор, как его бросили в пресс-камеру, и это, видимо, произвело должное впечатление.
Ты чего, мужик? свистящим шепотом спросил кто-то.
Закрыв глаза, словно приступ страшенной боли отобрал у него последние силы, он почти выдавил из себя:
Подойди сюда, Сиська.
Сокамерники как один повернулись в сторону пахана, но тот уже поднимался из-за стола, с тревогой присматриваясь к «клиенту».
Ну же, телись, прогудел он, чего сказать хочешь?
С трудом шевеля губами, Крымов скривился в мучительно-болезненной гримасе.
Я бы я бы к тебе не пошел на поклон, но к-кажется, я у-уми-раю
Ты ты чего, с-сука?!
Аппендицит у меня. Операцию должны были делать, но, видать видать, гной в кровь пошел. Короче, просьба к тебе великая.
Ну? насторожился Сиська.
Слышал, будто у вас теперь Мессер паханит. Так вот передай маляву на волю, чтобы он похоронил меня по-человечески. Мол, Седой просил, Антон Крымов.
Кто-то негромко хихикнул, но Сиська зыркнул глазом на весельчака, и тот сразу же оборвал смешок. Все что угодно мог ожидать смотрящий, кроме подобных слов. Он обвел вопросительным взглядом своих сокамерников, но тут же пришел в себя, и в его голосе зазвучали прежние угрожающие нотки:
Мессеру, говоришь? Маляву скинуть? Да ты хоть врубаешься, бельмондо московское, о чем ты сейчас гнус порешь? Кто такой Мессер и кто ты!
Это это корефан мой старый еще по первой ходке Ромка Камышев и он он все сделает для меня. Ты только только маляву передай.
Теперь он выдавливал слова хоть и тягуче медленно, но четко, и каждое камнем оседало в воздухе.
Врет! Врет, сука! осмелев, неожиданно опять заорал неуемный баклан.
Да заткните ему пасть! проревел камерный пахан и склонился над Антоном. Слушай, Седой, или как тебя там, ты ты что действительно?..
Но тот продолжал почти бессознательно бормотать:
Передай маляву доброе дело сделаешь да и перед Мессером чист будешь.
Он замолчал, и его голова откинулась в лужу крови. Прошла секунда, другая, и в камере словно что-то изменилось все смотрели на Сиську. И вдруг вновь завизжал баклан:
Все! Пиздец!! Чего ж ты раньше, с-с-сука, про Мессера-то И заскулил, получив от кого-то хлесткий удар по морде: За что? Падла!
Но на парня уже никто не обращал внимания. Все знали, что такое аппендицит, тем более лопнувший, когда гной пошел в кровь, отчего окочурился не один зэк, как знали и то, кто таков Мессер, и если он выяснит, что его кореша по первоходке замочили в пресс-камере, приговор будет коротким: заточка в печень или удавка на шею, дабы другие мозгами шевелили. И опять заскулил оклемавшийся баклан: