На выпускном Доровская сказала, что все, что они изучали, можно забыть, ибо человеческая психология требует пополнения знаний всю жизнь.
21 год [переход в семилетку Накопления и смена двадцатиоднолеток Накопления и Действия]
Даниле звонит его бывшая девушка Диана и просит приехать к ней домой, чтобы он послушал, как она читает стихи, так как знает, что он участвует в студенческой самодеятельности и наверняка понимает что-то в чтении стихов. Он не понимал, но приехал.
Послушав ее чтение, он с восторгом сказал:
Блин! А ты неплохо пишешь!!!
Это Ахматова поняв всю глубину его профанства, спокойно ответила Диана.
Тем не менее она попросила его на следующий день сходить с ней на прослушивание в Щукинский театральный институт (далее Щука), где они просидели двенадцать часов в очереди, и когда за финальной «десяткой» (к педагогам заводили группы по десять человек) спустился первокурсник, выяснилось, что осталось только девять желающих. Он спросил Данилу, не хочет ли тот дополнить группу, и тот, в присущей ему гусарской манере, скрывающей под собой тотальное смущение, согласился.
В аудитории за столом сидела Наталия Ивановна Санько [величавая в своей гостеприимной ироничности, спрятанная в обитаемые складки просторного голубого хлопкового платья с бахромой, очевидно предельно уставшая от бесконечного потока талантов, жена моего будущего худрука и мой будущий старший педагог].
Все были одеты в белый верх, черный низ и начищенную до блеска обувь. Данила же был в мятых кожаных сандалиях, рэперских широченных шортах, футболке почти по колено и кепке с вышитым на кокарде роликовым коньком. Кепку он догадался снять только к выступлению пятого абитуриента после того, как увидел, что Наталия Ивановна смотрит не на читающего стихи, а на него.
Когда очередь дошла до его выхода на сцену, он встал, вышел в центр и понял, что не знает, что говорить.
Вспомнив старое, до медовых соплей романтическое стихотворение, которое он по очередной влюбленности написал очередной старшекурснице, он начал его читать, запинаясь почти на каждой строке. Вспотев к финалу, он закончил, глубоко вздохнул и на вопрос, «приготовил ли он что-то еще», честно ответил «нет».
Наталия Ивановна поблагодарила всех выступивших, пообещала через пару минут сообщить решение, кто проходит в следующий круг, и попросила всех на выход.
Данила выходил последним, и Наталия Ивановна окликнула его:
Данила, а вы, совершенно случайно, никогда не читали Чехова? она не скрывала иронии.
Неа! не думая ни секунды ответил он.
А почему так?
Скучно, искренне ответил Даня.
Она очень внимательно посмотрела ему в глаза, и эта пауза показалась ему бесконечной. Помолчав секунд десять, она с нажимом сказала:
Так почитайте! Стихи, басня, проза. Жду в следующий вторник с двенадцати часов здесь же. И да, видели, как ребята одеты? Он кивнул. Вот будьте добры!
Больше никого не вызвали. Диану он проводил домой и больше не видел.
Сердце его стучало как отбойный молоток, когда он, подстриженный, в отглаженных черных брюках, которые надевал последний раз на школьный выпускной четыре года назад, и белой рубашке с того же выпускного, почти бежал к Щуке в следующий вторник.
Он не сказал ничего матери и снова был в этом состоянии ирреальности, как и в предыдущие смены семилеток. Происходило что-то масштабное. Данила впервые принимал сам какое-то очень большое и серьезное решение, которое окончательно затвердело в нем после того, как Наталия Ивановна допустила его на первый тур к Юрию Вениаминовичу Шлыкову, после которого Данила как-то интуитивно понял, что его берут на курс.
Вечером, после его выступления перед Шлыковым дома случился скандал. Данила рассказал, что происходит, и мама ответила, что в театральный он пойдет «только через ее труп» или как минимум после окончания первого института. Очевидно, она переживала, что он вырастет неучем, но не подозревала, что он того и хотел.
В тот период у них гостила Ольга, старинная мамина подруга, которая с восторгом приняла его сообщение и поддержала с такой силой, как будто это не он поступал в театральный, а она. Мама дрогнула, и он не упустил момента воспользоваться этим, радостно нахамив ей в стиле «а я перешагну», после чего умчался пить пиво.
В одном из первых своих разговоров по мобильному телефону, купленному в складчину с мамой, Данила сообщил отцу новость. Папа похвалил его за решительность и пожелал удачи. Через полтора месяца по этому же телефону мужской голос с дежурной скорбью сообщил Даниле, что его отец мертв. Он несколько раз переспросил, кто это, решив, что это чья-то злая шутка, и ни проронил не слезинки, пока не увидел папу. Как бы Данила ни любил мать, особенно живые тактильные воспоминания у него всегда были об отце. Возможно потому, что он рано ушел из жизни сына, и тот зацепился в памяти за все, за что смог. Он до сих пор ассоциируется у Данилы с колючей щекой, мягкими длинными сильными пальцами и оранжевым махровым халатом с капюшоном, который он привез откуда-то из священной «заграницы».