Пойдём, велел Ёнька.
И мы пошли, а точнее, полезли. Чтобы попасть к маме, нам пришлось карабкаться через забор. Мера вынужденная, но деваться некуда никто через выход не входит.
Ёнькина мама
Вблизи Ёнькина мама оказалась необычайно похожей на Ёньку те же золотые и лёгкие кудри, тот же нос и конопушки на круглом лице. Она походила на стройного мальчика гораздо больше, чем на маму, но была прекрасной, как и все мамы на свете. В детстве про красоту мам я знал наверняка, потом подзабылось, а вот сейчас снова вернулось в новом свете.
При виде нас с Ёнькой мама собрала между бровей столько строгости, что её хватило бы на трёх сыновей и десяток Бамалеев. Ёнька же оставался один, да и меня не стало больше, чем было.
Ты зачем привёл чужого дядю? мама посмотрела на мальчика ледяным взглядом.
Это не дядя, громче, чем нужно, произнёс Ёнька. Это Бамалей. Он мой пленник!
Ах Бамалей!.. мама сделала из глаз щёлки.
Она оглядела меня с ног до головы, а я разглядывал её. Ёнькина мама виделась мне повзрослевшим шалуном, который вырос неожиданно для себя и с испугу запретил себе детское настроение. «Ну вот, подумал я. Эта мама рассчитана на воспитание сорванцов, а ей достался Ёнька. Как бы она его не помяла».
Ты его не ругай он мой друг. Я же молодец? Он хороший, тем временем отстаивал и себя, и меня Ёнька. Это я его нашёл Ты же придёшь ко мне на день рождения? спросил он у меня.
Сегодня?
Не-е-ет День рождения у меня весной.
Осенью, поправила мама.
При всей строгости мамы вёл себя Ёнька достойно. Если другие дети пытаются разговаривать со взрослыми целико́выми мыслями длинными и по-детски сложными, то он общался с мамой предельно просто. Вспомнилась мысль знаменитого француза, которая сводилась к тому, что детские уровни абстракции для взрослых недостижимы в принципе. Я даже открыл рот, чтобы поделиться ей, и не смог. Строгие мамины глаза спрямили выходящие фразы до нелепой простоты.
На самом деле я волшебный полицейский, выпалил я и сам себе удивился. Фраза ни по цвету, ни по звучанию не подходила ни к одной из граней беседы. И мне нужен ваш сын. Он, и только он, может совершить подвиг, чтобы нас спасти.
Класс! выдохнул Ёнька.
Ну да? усомнилась мама. Её брови поднялись, в глазах блеснул иней. Мой малыш? Подвиг? Мама засмеялась.
Молчите! Я должен предъявить вам два обвинения! тон моих фраз стал театрально-жёстким. Первое не смейте так смотреть и не вздумайте шутить с таким взглядом! Это холодно и нельзя. Ни на рыжих мальчиков, ни на полицейских.
Это почему же? удивилась мама.
У нас сердце простудится!
Какой бред, пожала плечами мама. Ну, допустим. А что у нас на второе?
А второе не смейте не верить в сына! Если вас в детстве напугали Бамалеем, то нечего и его тоже В этом месте мне вдруг захотелось поумничать, но правильные мысли, которые я думал, перепутались с глупыми словами, которые я произносил. Я запнулся.
Вот тут вы, может быть, и правы, нехотя согласилась мама. Молчи! приказала она Ёньке, когда тот открыл рот.
Ужасно! Я ужасно прав! Вы посеяли в сыне зёрнышко страха.
Ну, допустим, не посеяла, а просто дала своё на время В воспитательных целях, между прочим. Поносит и выбросит. Могу и сама забрать.
Как у вас всё просто! возмутился я. Да его же срочно нужно спасать! Надо же узнать, в какой именно страх выросла ваша дурацкая семечка! Тут душу открывать придётся! Тут искать и вырывать! Он же чудо!
Интересные у вас методы, глаза мамы снова превратились в щёлки. А если вы не то вырвете? С чего это вы решили, что я позволю вам открывать моего сына?
Потому что некогда! вскрикнул я совершенно по-мальчишески. Ему мир спасать, а вы
Ёнькина мама собралась было рассмеяться, но тут в коляске завозилось и засопело. Мама отдала всю улыбку туда, вместе с «уси-пусиньками». Успокоив дочку, посмотрела на меня обвиняюще. Я принялся шептать, тараторя и сбиваясь.
Из-за вашей семечки в Ёньке теперь вырастет корявое дерево и не даст вашему сыну свободно двигаться. Вон их сколько таких, я махнул рукой за спину. Корявые все внутри и напуганные. Пошевелиться не могут. Надо, надо, чтобы её срочно выдернуть! Эту семечку Пока маленькая! Иначе там, я ткнул пальцем в небо, радости на всех не хватит. И так красок не хватает.
Перестаньте уже! возмутилась мама, продолжая смотреть в коляску.
Бамалей, вмешался Ёнька шёпотом. Ты чего какой? было видно, что другу стыдно за меня. Ты зачем пугаешь мою маму?!
Не бойся, Ёнька, прошептал я. Это только кажется, что я пугаю. На самом деле всё наоборот.
Ты правду говоришь? усомнился он и снова залез пятернёй в волосы.
Конечно правду, ответил я. В нашей полиции все говорят правду. Хочешь, я и тебя на работу возьму? И маму твою, и сестрёнку.
Хочу!
Не хочешь! отрезала мама. Я не позволю своему сыну с таким типом связываться, добавила она, покачивая коляску.
Вы боитесь потому, что в вас дерево страха.
Я боюсь потому, что мне страшно. За моего ребёнка страшно, а не из-за вашего выдуманного дерева, сказала самая рассудительная в мире мама. Какой-то вы странненький. И тельняшка у вас какая-то
Мам, ну давай в полицию? попросил Ёнька. Ты не бойся, я тебя защитю. А Бамалей защитит меня. Он мой пленник и должен меня защищать. Да, Бамалей? спросил мальчик.
Несомненно, подтвердил я.
В моей голове созрел совершенно безумный план спасения и Ёньки, и мира, но воплотить его не удалось. Светланка в коляске расплакалась, и в маме проснулся самый неудержимый страх всех мам страх детской ненакормленности. Уже через минуту я остался один. Почему-то мне стало тревожно за Ёньку. Настолько, что захотелось плакать. И я всплакнул. Как это ни странно, от слёз мой новый яркий мир не растворился. Напротив, его словно бы промыли. Листья на деревьях засияли сочной зеленью, а цветы на клумбе затанцевали в обнимку с лёгким ветерком. «Какая же сила в этом мальчике! подумалось мне тогда. С такой можно или всех спасти, или всё разрушить».
Лавочка с голубями
Ставлю пломбир против всех сокровищ морей, но после встречи с Ёнькой я и в самом деле чувствовал себя пиратом. Со дня нашего расставания мир снова несколько обесцветился, но что-то детское во мне всё же осталось. Теперь, когда ребятишки заглядывали в окно Причала, я улыбался чуть загадочнее и кровожаднее, чем когда-то. Мог даже выкрикнуть: «Йо-хо-хо!» прищурить правый глаз и пошевелить усами. И песни в моей голове теперь играли всё больше разбойничьи. Впрочем, иной раз просто морские. Странное дело, должен вам сказать, и чувства забытые Наверное, кто-то уже очень давно здорово дурил меня, подсовывая линялую жизнь вместо настоящей.
Мальчика я не видел долгих два дня. Очень скучал. И вот вчера, ближе к обеду, я оставил Причал и присел в сторонке на лавочке. Утром у ценителей мороженого вкусовые рецепторы прибиты кашей, поэтому до самого обеда забот немного. Можно запросто устроить себе перерыв.
За спиной шумел волшебный лес, а из меня высвистывалась лихая пиратская песенка. Настроение высвечивалось солнечное, не в пример погоде, которая с самого утра задалась неразборчивой. Такую и назвать-то сложно. На лавочку, прямо в меня, светило солнце, а за спиной грохотала гроза и шумел ливень. Дождь падал так близко, что время от времени я оборачивался, протягивал к нему руку и набирал в ладошку. Протирал взопревшее лицо и обвисшие усы. От этой забавы рукав тельняшки промок и стал липнуть к телу. Тут уж и моё состояние стало неразборчивым: рука зябла, а остальное тело страдало от жары. Вспомнилось, что на прилавке Причала осталось лежать эскимо. В перегретом мозгу возникла коварная мысль похитить его у себя и маленькими, холодненькими кусочками положить в голову. Я взглянул на ларёк. «Эх, раззява, даже окошко не закрыл!» незло пожурил себя.