Из газели выскочил до удивления похожий на Александра Розенбаума врач в замызганном зеленом халате, подбежал к вытащенному нами на свежий воздух Григорию и сделал ему неизменный укол, который, как я заметил, врачи скорой помощи на всякий случай делают всем пациентам, вне зависимости от состояния больного и возможного диагноза. После беглого осмотра тела, он тяжело вздохнул и приказал затаскивать его в салон.
Кто поедет с пострадавшим?
Видимо, мне придется, не долго думая, брякнул я, сообразив, что от находящейся в полуобморочном состоянии Галины Евстафьевны будет мало толку.
Мы уже принялись осторожно укладывать Григория в машину, когда неожиданно возникло новое препятствие кошка, которая во время осмотра тихонечко сидела в сторонке, словно не желая мешать работе врача, теперь точно взбесилась. Она свернулась калачиком на груди Григория, лизала ему лицо, руки и никак не хотела покидать его, кусалась, царапалась и кричала. Господи, как она кричала! Как женщина, только что потерявшая любимого мужчину.
Доктор, сперва категорически запретивший пускать животное в салон, неожиданно сдался и, махнув рукой, устало сказал:
Ладно уж! Но потом ее заберете не на подстанции же оставлять!
Попав вместе со мной и Григорием в машину, кошка, словно сообразив, что добилась своего, мгновенно успокоилась и затихла. Когда машина тронулась, я вдруг заметил, как Григорий шевельнулся и непроизвольно погладил кошку по голове.
Смотрите! Смотрите он жив! истошно завопил я, дергая доктора за рукав.
Да жив, жив! Вы что же думаете, мы трупы на «скорой» перевозим?! его усталое раздраженное лицо неожиданно разгладилось и осветилось улыбкой. Нет, но кошка, кошка-то какова! Можно было бы ее к нам, на довольствие взять. У нас довольствие как раз кошку покормить, беззлобно проворчал «Розенбаум» и, отвернувшись, всю оставшуюся дорогу смотрел в окно.
Глава третья. Григорий.
Свет Как много света! И почему-то он не режет глаза и не слепит, а лишь обволакивает меня своим ласковым сиянием. И я необычайно отчетливо вижу все вокруг: величественные горы вокруг божественно прекрасного моря, кристально прозрачную, невероятного бирюзового оттенка, воду, каждую радужную каплю, в которой играют, переливаясь, солнечные лучи Я вижу, как вдалеке, почти у самого горизонта, резвятся сверкающие на солнце дельфины, и сияет ослепительно белый парус. И все вокруг дышит необыкновенной тишиной и гармонией.
Я одиноко иду по пляжу, совершенно не чувствуя собственного тела, хотя мои ноги по щиколотку погружены в легкий белый песок, сплошным ковром покрывающий эту незнакомую бухту. Я ступаю по этому мягкому ковру, не оставляя следов, солнце ласкает мою кожу, а во всем теле такая легкость, что мне кажется, будто я не иду, а парю в нескольких сантиметрах над землей
Вдруг что-то неуловимо изменилось: свет солнца стал резким, ударил в глаза Я поднял руку, чтобы защититься от палящих лучей, и услышал чей-то голос: «Ну вот, слава Богу, он начал приходить в себя!».
Я не хотел ничего слышать и продолжал свой путь по песку, но он вдруг сделался горячим. Я прикоснулся к нему рукой, а он оказался еще и шершавым. И тут прямо перед глазами я увидел мою рыжую кошку Майку.
«Так это не песок это же Майка облизывает мне руку своим шершавым языком!».
М-м-майка, прошептал я, с невероятным усилием разлепив губы.
Только тут я увидел склонившихся надо мной людей.
«Опять я во что-то влип! Боже, когда же это все кончится!» тоскливо подумал я и снова стал погружаться в блаженно-солнечное небытие
Григорий, держись! Все позади мы едем в больницу, услышал я как бы сквозь сон слабое эхо, напомнившее мне голос Станислава Ивановича.
Дорогу до больницы я не запомнил сон чередовался с явью, а явь была настолько ужасна, что я спешил тут же укрыться от нее на своем прекрасном солнечном берегу, где не было ни боли, ни страха
Мы с Майкой, по всей видимости, доставили врачам и близким немало хлопот: я никак не хотел вынырнуть из небытия, а Майка никак не хотела от меня уходить. Врачи отчаялись с ней бороться и решили, что безопасней все-таки не рисковать и оставить ее около меня. Сестры хлопотали вокруг и, в результате их медицинских манипуляций, мне стало легче, и мое сознание, наконец, немного прояснилось.
Придя в себя, я тут же попытался вспомнить, что же со мной произошло, но это оказалось непростой задачкой.
Я пытался снова и снова с тем же результатом Мысли путались, появились сильные головные боли, я заворочался и застонал
Видимо, это насторожило врачей, они дали мне успокоительное, и вскоре я уснул.
Проспал я недолго, скорее дремал, и даже во сне продолжал вспоминать.
«Итак, я пришел домой Майка, зараза, съела мясо сковороду перевернула потом звонок в дверь Нет! Сперва я прибрался немного, сел на диван, привычно вынул талисман Стоп! Талисман! Цел ли талисман? Календарь! Мне срочно нужен календарь, который я привез из Мексики!».
Тут я должен сделать небольшое лирическое отступление, и на время отвлечься от событий того злополучного дня. Дело в том, что еще в Мексике, опасаясь все время таскать амулет с собой, я попытался найти для него безопасное место. Сложность заключалась в том, что этот тайник должен был отвечать одновременно двум совершенно противоположным требованиям: его, с одной стороны, нужно сделать недоступным для посторонних, а с другой, мне самому необходимо иметь возможность заглянуть в него в любой момент.
Задача казалась неразрешимой, но совершенно неожиданно мне на помощь пришел старина Эдгар По. Когда-то давным-давно, в детстве, меня потрясла идея, вычитанная в одном его рассказе о сыщике Дюпене. Рассказ назывался «Похищенное письмо», и главная его мысль заключалась в том, что труднее всего найти вещь, которая лежит на самом видном месте.
Надо сказать, что, живя в Мексике, я частенько и с огромным удовольствием прогуливался по центральному проспекту Мериды. Бродил я без всякой конкретной цели просто для того, чтобы немного развеяться и почувствовать себя праздным туристом, рассматривающим местные достопримечательности.
Во время одной из таких прогулок я заглянул в маленькую сувенирную лавочку, которую раньше не замечал, несмотря на то, что она располагалась прямо напротив гостиницы. Улыбчивый хозяин, напоминавший своими огромными черными усами и такой же гигантской черной сигарой героя мексиканского сопротивления Панчо Вилью, неторопливо поднялся из поставленного у входа в лавочку плетеного кресла, неизменного атрибута всех здешних торговцев, и с достоинством испанского гранда пригласил меня в полутемную глубину своего загадочного сувенирного царства.
С полчаса покопавшись в ярких мексиканских безделушках, среди которых, по совести говоря, не оказалось ничего интересного, я неожиданно наткнулся на очаровательный перекидной календарик, каждую страницу которого украшала изящно изготовленная мексиканская глиняная игрушка. Он показался мне забавным, и я решил его купить.
Боже мой, какой спектакль устроил хозяин лавочки из этой, в общем-то, очень простой операции. Он не меньше часа рассыпался в похвалах моему безукоризненному вкусу (насколько я мог понять из его плохого английского и моего совсем уж никакого испанского), источал тысячи благодарностей, мучительно долго выбирал какую-то особенную оберточную бумагу и еще дольше упаковывал покупку.
Наконец, весь этот поток любезностей иссяк отвесив церемонный поклон, торговец опустился в плетеное кресло, а я вернулся в свой номер, засунул календарик в чемодан и напрочь забыл о нем