Я ведь никуда не стремился, не хотел забраться по карьерной лестнице выше. Меня устраивал рабочий статус-кво лишь бы оставили в покое; сохранению спокойствия были подчинены все мои действия на рабочем месте. Вот почему сотрудники с такими же, как у меня, установками рано или поздно оседали в моем отделе, когда открывались какие-либо вакансии. Мы были труппой блаженных паразитов, самодовольных лодырей, неудачников, преисполненных самодостаточностью. Наша жизнь протекала за рамками корпоративных социальных дрязг. Мы делали свое дело и делали хорошо, не хуже остальных сотрудников если не лучше. Возвращаясь домой, мы посвящали себя семьям, садоводству, рисованию или простому безделью. Чего бы мы ни пытались добиться в этом ненадежном и, по правде говоря, несчастном мире, это лежало вне сферы интересов компании.
Вообще, ничто не мешало мне отправить проект целиком по почте завтра и пускай Ричард его хоть съест. Никакой ошибки я не совершил. Но факт оставался фактом: он понял, что я его обманул, и последствия этого мне было сложно представить.
4
Прошло три дня. Каждое утро я просыпался от бессмысленных или пугающих снов и говорил себе: «Уж сегодня-то я отправлю Ричарду проектную документацию». К концу дня я, ничего так и не отправив, твердил: «Уж завтра-то я не забуду все отправить».
Почему я, собственно, медлил? С какой стати ступал на кривую дорожку, вопиюще игнорируя просьбу высшего начальства? Предварительный ответ на этот вопрос медленно доходил до меня в течение этих трех дней. И все началось с той еженедельной встречи, на которой я почувствовал, что на меня напали все они, а не только Ричард. У него была просто самая большая и самая отвратительная голова из тела дракона на длинных извилистых шеях торчали еще шесть штук, окружая бесформенную главную морду твари, с налитыми кровью глазами и смрадным дыханием (Ричард действительно порой страдал от плохого запаха изо рта, что портило весь его лощеный образ). За эти три дня несколько, казалось бы, малозначимых эпизодов подтвердили мою теорию семи против одного. Допускаю, что злонамеренности хотя бы в некоторых из них могло и не быть, и это я раздул из этих мух столь скверных слонов. Перечислю их здесь в хронологическом порядке, и начнем мы с
Перри
Через несколько часов после собрания в тот понедельник я прошел через приемную, устеленную мягким ковровым покрытием. Здешний приглушенный свет и дорогая мебель, надо думать, одновременно поражала и пугала тех, кто видел приемную впервые, ребят, приходящих на собеседование, дельцов, ожидающих, когда их вызовет их корпоративный партнер, доставщиков пиццы.
Среди мебели был рояль, к которому ни один сотрудник никогда не прикасался кроме Перри. Нередко, особенно во время обеда, можно было видеть, как он приближается, удаляется, зависает у рояля или даже играет на нем. К счастью для всех присутствующих не слишком долго, но всегда одно и то же. Репертуар Перри, судя по тому, что я слышал, состоял только из серии аккордовых последовательностей в джазовом стиле, которые он выбивал неуклюже и неистово, неизменно перемежая несколькими звонкими рефренами на более высоких нотах.
Эта деятельность была лишь одной из многих деталей имиджа джазофила, который Перри пытался выстроить вокруг себя на показ другим, правда, бессистемно пытался, я бы даже сказал, нерешительно. Ну не клеился к нему весь этот джаз и Перри хватало ума это понять. Однако, по неизвестно каким загадочным причинам, он настаивал на этой дурной игре, подбирал к своей личине реквизит, подгонял под нее жесты, скрывал лицо за маской. Помимо игры на пианино и небольшого разговора о последних компакт-дисках, которые он купил, наиболее очевидным элементом джазофильской маскировки Перри были очки в толстой оправе со светонепроницаемыми красноватыми линзами такие же, как у крутых джазовых музыкантов на обложках хитовых альбомов пятидесятых годов. У меня тоже на носу очки (нормального современного стиля) с линзами слегка янтарного цвета, которые, однако, я выбрал по совету окулиста. Стоит сказать, я никогда не встречал офтальмолога или дантиста, который не был бы адвокатом дьявола, что уж тогда говорить о терапевтах и мозгососах, горделиво величаемых психиатрами. Окулист объяснил затенение поможет моим больным глазам лучше переносить флуоресцентные лампы офиса и к-к-компьютеры (ненавижу это слово, с языка не слазит).
Итак, как уже сказано, в понедельник я шел через приемную. Моя цель была на том же этаже, где меня ждала встреча, связанная с какой-то рутинной деятельностью. Пианино стояло так, что Перри, лабая свой неуклюжий джаз, стоял ко мне спиной, пока я проходил мимо него, держа язык за зубами незачем было разоряться на приветствие или как-то еще мешать самовыражению гения.
Тем не менее, как раз перед тем, как я оказался вне его досягаемости, я увидел, как голова Перри повернулась ко мне. Конечно, в тот момент я не мог притормозить и точнее засвидетельствовать его взгляд, злобный и угрожающий, да еще и очки этого парня ловили мягкий свет, идущий от утыканной лампами регистрационной стойки. Повернувшись ко мне лицом, Перри завершил свое музыкальное выступление не парочкой звонких терций на верхних октавах, а диссонирующим ударом по клавишам в нижнем регистре. Уродливый отзвук резких нот преследовал меня, пока я сворачивал за угол и шел по длинному холлу, освещенному мощным неоновым светом.
Мэри
Вот она, в конце коридора, менее чем в метре от открытой двери в конференц-зал, на секунду застывшая в позе, в которой я уже видел ее раньше. Я назвал это «позой перед вхождением», и она длилась долю секунды, в течение которой Мэри, казалось, напрягалась даже больше, чем обычно, будто пыталась прийти в себя и консолидироваться умственно и физически, прежде чем влиться в обсуждение. Мэри было за пятьдесят, и она всегда ходила при полном косметическом «параде» от остроконечных туфель до завивки. Если чем-то можно было прихорошиться, она этим обзаводилась. Видя ее в «позе перед вхождением», вернее, когда она не разговаривала, не строчила протоколы заседаний и не двигалась особо, можно было легко спутать ее с манекеном, даже с расстояния в несколько шагов.
Не повернув ко мне головы стоило ли ждать такого от манекена? она скрылась в комнате для совещаний. Я, держа малую дистанцию, вошел следом.
На этом собрании, еще одном еженедельном совещании на этот раз посвященном производственным графикам, Мэри нашла предлог, чтобы капризно ввернуть:
Отдел Фрэнка не смог уложиться в сроки.
Вот же стерва. Могла бы и сказать почему причина-то ей хорошо известна.
Мы в процессе тестирования нового программного обеспечения, объяснил я тем присутствующим, кто еще не знал, почему в моем отделе произошло временное падение производительности. По дурному обыкновению последние два слова застряли в горле и вышли слегка надломленными.
Конечно, мы все понимаем, протянула Мэри, делая пометки в папке на пружинке и даже не глядя на меня, будто я тут просто дурака валял, стремясь выгородить себя и кучку подведомственных мне лодырей.
Таким образом, ущерб, даже если он был полностью ограничен словами, не фактами, был нанесен. Еще как нанесен.
Больше встреч между мной и Семеркой в тот день не было (давайте впредь называть их так и оставим гномов в покое). Насколько я понимаю, сказки и легенды, мифологии всех времен и мест есть не что иное, как гноящиеся останки мира, который, к худу или к добру, мертв давным-давно. Человеческая жизнь это не поиски, не одиссея и не всякая прочая чепуха, которой нас пичкают с младых ногтей вплоть до самой смерти. «Ну что ж, пусть будет так», как сказал бы Ричард и многие другие представители его бесстрашной натуры.