Сам Пантелей Ильич сидел за накрытым столом, чай пил. Предъявили ему девушку. Он окинул ее липким взглядом и приказал:
Нут-ка, повертись!
Глаша с места не двинулась.
Вы, Пантелей Ильич, меня работать вызвали, заговорила она, так скажите, чего делать надо. А я не карусель на ярмарке, чтобы попусту вертеться.
Заводчик голову набок склонил, прищурился нехорошо так и прошипел:
Не по чину ба́ешь, девка. Знаю я про ваши шашни с Ерофейкой Марковым. Замыслила лучшего мастера у меня сманить? Думаешь, коли ты не моя крепостная, так тебе все дозволено?
Намедни вы, по пьяному делу, прилюдно побожились, что ежели вам какой холоп насыплет золота столько, сколько сам весит, вы тому холопу вольную дадите, храбро заговорила Глаша, а у самой внутри все мелким бесом дрожит. Помните ль, барин? Люди-то слышали.
Как только Глаша про золото сказала, у заводчика глаза заблестели и лоб испариной покрылся.
Не ты ли, красавица, мне то золото принесешь? спросил он вкрадчиво.
Ежели отпустите Ерофея принесу, ответила девушка.
Заводчик ухмыльнулся, довольный, и велел своим холопам с Глафирой теперь же идти.
Под утро вернулись слуги, с ними и Глаша. Доставили барину на тележке золотой крошки. Тот аж затрясся весь. Велел песок драгоценный взвесить да в сундук ссыпать. А на Глафиру зыркнул алчно и говорит:
Вот что, девка, ступай снова. То золото за Ерофея было, а ты еще и за себя заплати, а то обоим вам воли не видать.
Глаша отерла пот с лица и нахмурилась.
Как же так, Пантелей Ильич? Не было такого уговора!
Ты, девка, говори да не заговаривайся! рыкнул тот в ответ. Лучше в окно глянь, на полюбовничка своего.
Кинулась Глаша к окошку. А там посреди барского двора стоит у столба Ерофей, нагой по пояс, руки цепью прикованы, губы в крови. Перед ним стоит мужик, кнутом поигрывает. Вскрикнула Глаша. Ерофей услышал, повернул к ней избитое лицо и одними губами сказал: «Беги!»
Стоит мне свистнуть, ему тотчас кнутом ребра пересчитают, сказал заводчик. А потом и тебе. Будет у вас венчание на крови. Что побелела, молодаечка?
У Глаши внутри все заледенело. Она и думать не хотела, что с ее ненаглядным такое может случиться. За себя ей не было страшно, а вот за любимого А барин решил, что девка глупая упрямится, и махнул рукой своему подручному. Взвился в воздух черный кнут, рассек со свистом воздух и пропорол Ерофею спину. Брызнула молодая кровь на землю, повис парень на цепи в бесчувствии. Глаша закричала было, да голос пропал.
А барин глумится:
Передумал я! Не убью Ерофейку, а покалечу. Ежели ему ноги переломать, и он тут останется, и ты завсегда рядом будешь. Не бросишь ведь его болезного? Не бросишь. По глазам вижу.
Глафира вдруг выпрямилась, словно кол проглотила, глазищи засверкали недобро.
Верно, барин, не брошу, заговорила она. Видать, некуда нам деваться, твоя взяла, Пантелей Ильич. Так и быть, послужу тебе. Только Ерофея не калечь.
Обрадовался заводчик, руки свои загребущие радостно потирает.
Покажу я одно место заветное, продолжила Глафира. Только идти туда прямо нынче надо. Сегодня ночь особая, золотые змеи-дайки наверх выйдут. Коли споймаешь их, будешь всю жизнь на золоте есть, а они будут тебе служить и рудные места показывать.
Заводчик враз собрался, взял факелы и самых лютых своих холопов, а Глаше велел на руку цепь надеть, чтобы не сбежала.
Привела их девушка к яме. Спустились. И тут открылась им большая нора. Заводчик пустил вперед Глафиру, за ней холопа с факелом, а следом сам полез. Остальные мужики у норы остались.
Оказалось, что это вход в старый рудник. Пока Пантелей Ильич оглядывался, Глаша зашептала заговор волшебный. Лопнула цепь на ее руке, а из всех щелочек вокруг полезли, шипя, золотые дайки, заметались с тонким звоном по стенам, заискрили в свете факелов призывными всполохами. Заводчик со слугой, как ошалелые, кинулись змей ловить. А Глаша все шептала и шептала. Зашевелилась земля вокруг, и обрушился на Пантелея Ильича свод рудника, скрыв из его глаз Глафиру.
Глашка! Глафира! Ты где? Не вздумай прятаться, слышишь? раздался мужской окрик словно издалека, приглушенный рыхлыми стенами подземелья. «Как не слыхать? Слышу, Пантелей Ильич, подумала девушка. Только теперь уж все едино, другого исхода нет».
По стенам побежали огоньки малахитовых светляков, в лицо пахнуло свежим ветерком с запахом мокрой хвои. Земля под ногами стала твердой и ровной, стены подземелья расступились, и впереди засеребрился лунный свет, прочерченный синими тенями деревьев.
Глаша шагнула в блестящую от росы траву и вздохнула полной грудью. За спиной, треща кореньями, сомкнулась земля, скрывая огромную нору. «Спасибо вам, золотые дайки, сестренки мои названые!» Девушка поклонилась на четыре стороны и, не оглядываясь, пошла только ей одной видимой тропинкой.
Слуги, что у норы остались, услышали крики барина и полезли ему помочь. Только ничего у них не вышло, завалило и их самих.
А Глафира тем временем вернулась в барский дом и нашла возлюбленного в подвале. Ерофей лежал на соломе лицом вниз, бездыханный, изорванный кнутом, с переломанными окровавленными ногами. Обняла Глаша любимого, горькими слезами омыла его бледное лицо и зашептала заговор целебный. Захрустели молодые кости, срастаясь заново. Новые жилы потянулись по ним. А в жилах горячей волной вскипела новая кровь. Ожил Ерофей, застонал от боли.
Ожили, зашевелились камни стен, с треском и скрежетом поползли в стороны, открывая проход, из которого сверкающим ручьем хлынули в темницу золотые змейки. Облепили они Глафиру и Ерофея, переливаясь волнами желтого, красного, белого света. А потом вдруг померкло все и исчезло. Слуги и дворовый люд прибежали в подвал на шум и вспышки, а там и нету никого. Только стены замшелые да куча окровавленной соломы на полу.
Заводчика Пантелея Ильича все ж таки откопали. Жив он остался, только умом поехал. С той поры за ним слуги как за малым дитем ходят, с ложки кормят, слюни вытирают да подштанники меняют. Глафиру и Ерофея Маркова ни в заводе, ни в городе, ни окрест никто больше не видел. Правда, дед Вавила спустя время рассказал, что молодые, мол, счастливо сбежали на вольные земли, где и повенчались. Многие поверили.
Елена Гулкова.
УЛЬЯНКА
Матушка, не вставайте, Уля зачерпнула ковшиком теплую воду и поднесла ей.
Мать захворала в ночь с Лукова на Егорьев день: ходила с бабами на луг следить за ведьмами. Устилали те траву тонкой холстиной, ждали, когда напитается росой, бежали в коровник, чтобы скотину накрыть, болезнь привязать. Успеешь обернуться раньше нечисти спасешь кормилицу. Нет без молока останется семья. Вот и набегалась.
Варвара, охая, спустила ноги, нащупала конопляники, в начале мая в них было еще холодно, но обулась.
Как же лежать, дочка? Егорий Вешний сегодня, сгубят коров ведьмы. Надо ворота посмотреть Может, метки какие есть
Я выйду, матушка, осмотрю, чай, не первый год это делаю: увижу на воротах свежую нарезку ведьминскую сразу наберу грязь у притолоки, замажу.
Не вовремя отец на ярмарку с детишками уехал. Не справишься одна: надо и двор обмолить, и колодец, да на скотский водопой сбегать
Ульянка заставила мать лечь.
Управлюсь! Пораньше выйду все сделаю.
Выглянула в окно. Солнце еще не проснулось. Над огородом стояла голубоватая дымка.
Сквозь матовость стекла мелькнули тени.
Поежилась и прошептала: «Что-то много ведьм стало. Говорила баушка, царство ей небесное: надо не ждать Иванову ночь, а к Малахитнице идти за помощью».
Неча Хозяйку попусту беспокоить, мать услыхала, насупилась. Придет лихо не примет. Крапивушкой оборонимся от напасти.
* * *Суетный день выдался: с утра Ульянка обежала двор с иконой да свечой, бормоча молитву, обошла колодец, капнула туда воск. Нарвала крапивы благо обильно растет по забору охапками разложила на всех порогах. Изба наполнилась запахом травы, напившейся солнцем.