Пока дошли до первого озера, мешок был уже полон. Ванда связала концы в узел и притулила пакет к огромному камню.
Отдохнём, достала из кармана чистый пакет, расстелила на камне, села.
Азуль отдыхать не хотела, она подбегала к Ванде, клала голову ей на колени, тут же бросалась в сторону, лаяла, кружилась, подняв пасть, выла на солнце, снова бросалась к камню, хватала зубами юбку, тянула.
Отстань, говорю, ругалась Ванда, выдирая подол из зубов собаки.
Вдруг Азуль замерла и зарычала.
Чего ты, чего? нахмурилась Ванда, чувствуя, как по спине побежали мурашки. Собака смотрела куда-то мимо неё. Она что-то видела там, за её спиной, видела или чувствовала. На какой-то момент Ванду парализовал страх. Превозмогая оцепенение, она повернула голову За камнем между вывороченных из земли корней старого ясеня она увидела чёрную брезентовую сумку. Первая волна страха схлынула, но душа сжалась от нехорошего предчувствия.
Ванда поднялась и подошла к дереву. Это была не сумка, это был рюкзак, небольшой рюкзачок с прикрепленной к лямке кольцом розовой плюшевой птичкой.
Глава третья
Грёбаный мороз, сука, сдохни, сдохни, сдохни. Волков хлопнул дверью старого «Мерседеса», поёжился и направился в сторону Следственного комитета. Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
Кого это ты, Игорь, ненавидишь? Да ещё с утра пораньше? Орешкин распахнул тяжёлую деревянную дверь и вошёл. Волков последовал за ним. Перешагнув порог, долговязый судмедэксперт затопал на месте тощими ногами, сбрасывая с ботинок налипшие пласты снега и продолжая громко ругаться.
Мороз грёбаный, зима эта Ненавижу, пля!
На шум хлопнувшей двери и громких голосов за стеклянной перегородкой дежурного как по команде подняли головы оперативники Котов и Ревин.
Ну-ну, ты же на машине, у тебя что, печка сломалась? Орешкин стряхнул с плеч холмики тающего снега и приветственно кивнул оперативникам.
Не сломалась, но пока прогрелась, задубел. Да ещё стёкла чистить пришлось, щётка треснула. Ненавижу.
Так ты бы не давил на неё со всей дури. Котов вернул дежурному ориентировку и вышел навстречу начальнику. Протянул руку: Здравия желаю, Владимир Михайлович.
Не умничай, Котов, береги мозги. У тебя их немного, а преступников, наоборот, до фига, Волков стянул с головы вязаную шапочку, стряхнул налипшие снежинки и сунул в карман куртки.
Ну буде вам, чего завелись? прервал перепалку Орешкин, пожимая руку Котову. Ну ты-то чего, Виктор?
Это у них вместо утренней гимнастики, Владимир Михайлович. Олег Ревин толкнул вертушку и вышел вслед за напарником. Приветствую, улыбнулся, пожимая начальнику руку.
Они бы работали так ладно, как ругаются. Орешкин с сочувствием посмотрел на красный нос Волкова и кивнул в сторону автомата. Иди хоть кофе горячий выпей, а то заболеешь ещё. Я бы и сам выпил, да нельзя, сердце, давление
Не заболеет, он закалённый, у него в морге тепло не бывает. Там вечная мерзлота. Котов прошёл к кофейному автомату, вставил купюру в отверстие и нажал на кнопку.
Аппарат ответил лёгким дребезжанием, щелчком и горячей струёй чёрного напитка. Котов открепил стаканчик, источающий терпкий аромат кофе, и поднёс к носу. Ммм странно, Волков, что ты зиму не любишь, это же твоя естественная среда обитания.
Отойди! недовольно буркнул Волков, подходя к автомату. Продрогший и скукоженный, в мокрой от растаявшего на плечах снега куртке, с посиневшим лицом и застывшей каплей на кончике острого носа судмедэксперт выглядел жалким выпавшим из гнезда птенцом. Впервые Котов почувствовал к своему оппоненту что-то вроде сочувствия и протянул горячий стаканчик.
На, согрейся, ты нам ещё пригодишься.
Ага недоверчиво покосился на стаканчик Волков. Что это ты добрый такой?
Я, Волков, не добрый. Я милосердный. Милосердие главный принцип христианства. Ты согреешься, а мне там зачтётся. Котов поднял глаза к потолку.
Я так и думал, что у тебя корыстные цели. Ухмыльнулся Волков, но стаканчик взял. Хочешь на моём горбу в Рай попасть? Отпил кофе и содрогнулся от удовольствия. Капля сорвалась с носа и булькнула в стакан. А не выйдет, Котов, не выйдет. Нет там ничего, ни Рая, ни Ада, уж я-то знаю.
Ну для тебя точно нет. Для вас, атеистов, другое место предусмотрено.
Эт какое?
Будешь ты, Волков, болтаться между мирами, как дерьмо в проруби. Вечно. Это в лучшем случае.
А в худшем? Оттаивал судмедэксперт.
А в худшем Распадёшься на атомы.
Ой, напугал скривился Волков.
Ну хватит проповеди читать. Вы за работу думаете браться? Состроил грозную физиономию Орешкин. У вас что, дел мало? Совсем без Рязанцевой распустились.
А где Рязанцева? Волков приподнял кривоватую бровь до уровня удивления.
Где где В отпуск умотала, в горы, Орешкин двинулся к лестнице. Учись, как надо зиму переживать.
Глава четвёртая
Зима пришла в Пятигорск лишь в конце декабря снежным барсом на сильных пушистых лапах. Пришла и вальяжно развалилась в предгорьях. Пришла и осталась. Сугробами на газонах, холмиками на крышах, шапками на деревьях.
Рассказывай!
Лена окинула взглядом акварельную лазурь неба. Здесь, на высоте чёрт знает скольких метров над похожим на спичечный коробок зданием санатория, все её переживания казались мелким глупым вздором. Что за счастье быть птицей. Птицы не знают, не должны знать боли расставания. Потому они так легко перелетают с одного места на другое, с юга на север, с севера на юг. Как же хорошо! Как хорошо, что она согласилась приехать сюда. Высота это то, что её вылечит. Горы это то, что её спасёт.
Чего молчишь? Я же снимаю.
Лена опустила взгляд. Стеклянная, подвешенная на трос кабина медленно ползла вниз.
Вот это фуникулер, на котором мы приехали. Лена протянула руку в направлении кабины. Толстые металлические канаты дрожали на ветру, отчего кабину шатало в разные стороны. Внутри закорячился холодный колючий страх. Она быстро отвела взгляд. Вот это гора Эльбрус заснеженная макушка едва проглядывала в сонном мареве застывшей облачности. Который из самолёта видно здорово. А вот там Лена указала рукой на спичечный коробок. Там санаторий, в котором мы отдыхаем.
Вадим повернул камеру телефона, чтобы охватить подножие горы, и медленно перевёл на Лену. В белой шапочке и такой же белой меховой курточке, с торчащими в разные стороны рыжими прядями, она была похожа на снегурочку. Хороша! Даже с синими от переживаний кругами под глазами и впалыми из-за похудения щеками.
Лена прошла по бетонной дорожке и свернула за выступ. Вадим поспешил следом.
А это что за гора? Лена заправила выбившиеся пряди в шапочку и обернулась.
Фиг её знает, пожал плечами Вадим.
Вот это гора Фигеёзнает. Сейчас до неё дойдём. Лена двинулась за толпой туристов. Может, «Круглая»?
Может. Ты ведь на карте смотрела.
У меня топографический кретинизм. Тут столько гор. Лена вздохнула. Они должны быть известны. А эта Мне даже кажется, что она выше Эльбруса.
Потому что ближе.
Да, наверное. Лена подошла к ограждению, поднялась на нижнюю перекладину, прислонилась животом к металлической решётке и раскинула руки. Картина бескрайнего пространства умиротворяла и успокаивала.
Хочешь от меня улететь? Вадим отключил камеру, сунул телефон в карман и прижался к её спине, обхватив руками.
Нет. Захлестнувшее на мгновение чувство свободы тут же исчезло. Она почувствовала себя прикованной к ограде и опустила руки.
Поехали обратно, скоро обед, гречка с курицей и борщ.
Ты позвал меня в горы, а сам думаешь о гречке и борще?
И о курице. А что? Я проголодался. Я на морозе всегда есть хочу. А что после гор может быть лучше горячего борща?
Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал. Лена покачала головой. Не думала я, что ты такой приземлённый человек.