Самуил Лурье
Колонки редактора в журнале «Полдень XXI век»
© С. А. Лурье (наследники), 2024
© П. П. Лосев, обложка, 2024
© Издательство «Симпозиум», 2024
* * *
Август 2003
Жизнь увлекательна, притом необъяснима; тем и увлекательна, что взывает к разгадке, которая, стало быть, где-то пребывает, таится в глубине мира или с обратной, невидимой его стороны; это так называемый смысл всего, один на всех, как и само мироздание; на него намекают бесчисленные соответствия (все же не исключено, что мнимые), удивительная слаженность частей, частиц; наподобие критской письменности, жизнь в принципе поддается дешифровке, но нет ключа, или каждому исследователю мерещится свой; отличие от научной проблемы в цене вопроса: если эта комбинация знаков все-таки, вопреки вашей интуиции, не содержит никакого сообщения, ваша личная судьба (и чья угодно) всего лишь пустая и глупая шутка; нет, хуже пытка: нет тоски невыносимей, чем тоска по смыслу, которого нет; а так увлекал
Примерно такая вот иллюзия познавательной работы чувственного воображения (которое представляет собой как бы память наизнанку) движет литературой, особенно явно поэтической лирикой. На которую фантастика так необыкновенно похожа: тоже играет с разгадками, тоже сводя все к одной, и непременно к метафорической.
Но в фантастике ответ предшествует вопросу, разгадка загадке. От конфигурации ключа зависит устройство замка. Метафора порождает изображаемую реальность.
Помещаем Кощееву смерть на кончик иглы, иглу в яйцо, яйцо в утку; теперь пускай утка летит над морем куда ей вздумается, мы же приступаем к похождениям Ивана-дурака, и пока он не влюбится в Марью-царевну тоже совершенно свободен, как и автор: знай выдумывай препятствия да преодолевай; но что бы ни случилось, выход из сказки только один; повествование сидит на игле.
Фантастику пишут оттого, что жизнь необъяснима и скучна; оттого, что не желают наравне со всеми участвовать в общепринятом мифе, пользуясь заведомо близорукой оптикой, где интуиция и здравый смысл так безнадежно связаны принципом дополнительности. Тесно, и душно, и тяжело в этой невнятной коллективной Вселенной; утешимся, придумывая разные другие прозрачные; сколь бы ужасные события там ни происходили смысл-то в них заведомо есть; не важно, дано ли догадаться о нем герою а читателю рано или поздно (как только можно поздней) покажут кончик роковой иглы. Он наслаждается этими жмурками в невесомости, уверенный, что в конце концов дотронется до автора в крайнем случае, тот поддастся. Таковы правила игры: сочиненная Вселенная не должна содержать внутренних противоречий, ведь она воплощает метафору, подгоняется к гипотезе вся помещается в уме и наделена его свойствами.
Игра занятная: приятно побыть Богом такого мироздания: в отличие от всамделишного, тут поступки совершаются легко. И всегда есть место нехитрому подвигу. И время пролетает незаметно.
Апрель 2004
Случилось неизбежное. Но казавшееся невероятным. Тираж «Полдня» устремился вверх, словно ртуть в термометре на солнцепеке. «Полдень, XXI век» уже обогнал все остальные литературные журналы.
Это рекорд. Но не предел.
Критики препираются (и громче всего на наших же страницах): что с фантастикой отчего бедняжка так бледна? А мнимая больная знай себе размножается. Не так уж все, выходит, безнадежно.
Потому как фантастика обслуживает, извините, чуть ли не главную нашу способность (она же потребность) воображение.
Так уж устроен человек, что хлебом его не корми, а дай почитать про то, чего не было, и не бывает, и не будет. Поплавать в невозможном, как в невесомости. Причем как в невесомости опять-таки невозможной: допускающей ускорение.
Нам нужен сюжет не в жизни, так в литературе. Но сюжету сопротивляется время. И это называется реализм.
А фантастика не рассматривает время как среду, а, наоборот, сжигает его в сюжете, как реактивное топливо. И ум летит по тексту без оглядки.
Поскольку текст состоит сплошь из событий. Здесь всё событие, каждая мельчайшая деталь пейзажа изменяет судьбу и облик мира. Возникающего на глазах. И навсегда пропадающего в последнем абзаце.
Место действия: российский город, горы Южной Америки, неизвестная планета.
Время действия: через сто лет; через несколько тысяч; полвека тому назад; наши дни.
Действующие лица: колдуны; инопланетяне различных рас; мудрецы, герои, медиумы, убийцы.
Образ действия: внезапность применения сверхвозможностей. Иначе говоря полная непредсказуемость.
Мотивы действия: любовь, ненависть, страх, отчаяние, злая воля, добрая воля.
Интонация повествования: шутливая; бесстрастная; трагическая; гневная.
Все это в одной книжке: вот этой самой. Которую вы раскрыли. Одиннадцать вещей одиннадцать сюжетов. Одиннадцать миров, абсолютно разных. Выявляющих разные и очень странные свойства единственной реальности, данной нам, как говорится, днесь. Опасные свойства.
О том же об опасностях, которыми беременна современность, и об остающихся надеждах три так называемых non-fiction. Никому не в обиду будь сказано, разговор с Борисом Стругацким стоит иного романа. Мало во что верит этот писатель, а вот ему веришь во всем.
Прогноз тревожен. Промышленность развивается быстрее, чем нравственность; политика и наука знать друг друга не хотят; как результат планета начинает тяготиться человечеством.
Но что бы ни случилось с Homo Sapiens от скуки наш легкомысленный, но симпатичный вид не погибнет. Это просто-напросто исключено, пока стоит «Полдень».
Март 2005
В этой маленькой корзинке есть помада и духи; говорящие деревья; дрессированные барабашки; кот-инопланетянин; демон, торгующий оружием; неандерталка, оплодотворенная сексотом.
Действующая гипношкола атлантов, или даже кого-то подревней; железнодорожный состав, мчащийся по Европе мимо рельсов и границ; взорванный московский Кремль.
Счастливое будущее без войн, типа коммунизм; страшное будущее, наподобие внезапной победы исламского фашизма; тревожное настоящее с бандитскими разборками; смешное настоящее с невежеством и воровством; и странная-престранная загробная жизнь сплошь из отрывков обычной реальности, но сложенных в каком-то другом порядке.
Трагифарс, он же апокалиптическая притча. Комический боевик с дьявольщинкой. Философский детектив. Педагогическая поэма. Плюс теория придуманных империй.
Что угодно для души. Очередная порция литературы невозможного. Стоя́щей на том, что невозможного нет. Что правдоподобие не критерий ценности, а часто враг занимательности. Все, имеющее быть рассказанным, обладает чем-то вроде бытия.
Небылицы в лицах. Скоропись воображения: сюжет передвигается прыжками, глотая обстоятельства целыми звеньями. От причин к последствиям и обратно. Не обращая внимания на работу всяческих приводных механизмов.
Все дело, видите ли, в том, чтобы создать ожидание непредсказуемой развязки.
Это вам не жизнь где, наоборот, события большей частью предсказуемы, но наступают почему-то, когда не ждешь, причем никакое из них не прекращает течения остальных.
Жизнь пользуется исключительно запятыми да двоеточиями. Точка сугубо литературный прием.
А любимая наша игра разогнуть вопросительный знак: пусть восклицает.
То есть присутствующие здесь авторы, как правило, не просто балуются повествовательной магией разными эффектами ложнотекущего времени, а создают иносказательные смыслы. Чтобы, значит, вывести на поверхность силы, действующие в непостижимой глубине. Исторические, космические, подсознательные, потусторонние силы. Злые или просто аморальные, в любом случае опасные.