Няма ліха без дабра, ухмыльнулась Оксана, устраиваясь на единственный топчан в сарайчике. Ляжанка тут адна, затое мы на ёй ўтрох не змерзнем, пояснила она свой оптимизм и деловито добавила: Дзяўчынку ты пасярэдзіне пакладзі, глядзіш, і не застудзім.
«Когда-то в детстве я спорила с подружками, сможет ли кто-нибудь из нас просидеть всю ночь на кладбище, подумала Анна, разглядывая сквозь большую щель в стене место своего временного ночлега, никогда бы не пришло мне в голову, что это может случиться со мной на самом деле. Теперь покосившиеся кресты над полузаброшенными могилами не выглядят столь пугающе, как это было раньше. Я уже примирилась со смертью и не боюсь её, подумала женщина. И поэтому меня нисколько не страшат все её атрибуты. Наоборот, я чувствую себя здесь в безопасности».
Чуеш, Ань, давай самагонкі для сугрева дзярні, на вось, інакш околеешь, Оксана, далёкая от философских рассуждений о бренности бытия, протянула Анне фляжку, загодя припасённую именно для этой цели. Глыток зрабі, і ўраз сагрэешся.
Анна послушно хлебнула огненной жидкости и хотела, было, уже вернуть ёмкость хозяйке, как яркий луч, внезапно осветивший всё их убогое убежище, заставил обеих женщин броситься на пол.
Бачыш, як ведала я, почти довольным тоном прошептала ей на ухо Оксана. Своечасова прыбраліся-то. Шукае нас гад энтат! Ну, нічога, нічога! Ён хітры, а мы хітрэй. Лезь сюды! И не дожидаясь, пока Анна сообразит, что делать, её товарка попросту запихала их с Саррочкой в какой-то ящик у противоположной стены, а сама шмыгнула в точно такой же под лежанкой. Ещё секунда, и дверь в хибарку содрогнулась под резким ударом.
Ёсць тут хто?! грозно спросил грубый голос. Выходзь, а то будзем страляць, сердца женщин замерли от металлического звука передёргиваемого затвора.
Так кінь ты, Мітрыч, чей-то другой, более мирный говорок пытался урезонить грозного старосту. Сам-то ці што не бачыш, дамавіны адны. Пойдзем, пойдзем адсюль. Я страх як жмураў не паважаю.
Фонарик ещё раз скользнул по ящикам, в которых притаились женщины, заставив их вспомнить все известные им прежде молитвы, но всё же угомонился вслед за удаляющимися тяжёлыми шагами преследователей.
Пецька, сусед мой. Ну, што за чалавек, восхищённо зашептала Оксана, вылезая из своей домовины. Будзе час, аддзячу яго, збавіцеля. Бо ведаў, добры чалавек, што я тут, але адвёў ката. Давай, давай, не залежвайся, тут же подогнала она Анну, приоткрыв крышку ящика, в котором та лежала. Яшчэ паспееш.
Луна, до сей поры блуждавшая где-то в туманном небе, неожиданно вышла из-за облака и ярко осветила хибарку.
Господи! наконец дошло до женщины, чему она обязана своим спасением. Мы это что, в гробу сейчас лежали?
А то як? усмехнулась Оксана. У ім, родным. А чаго ж яго баяцца-то?
Ой! вопреки своему предыдущему утверждению, что бояться на кладбище совершенно нечего, в голосе говорившей ясно послышался неподдельный ужас. А чаго гэта ў цябе з рукамі-то? А ты хто?
Это, что ли? Анна взглянула на свою руку и засмеялась. Женщины неожиданно словно поменялись местами. Оксана потеряла всю свою невозмутимость, в то время как её подруга по несчастью её обрела. Да, у меня шесть пальцев. Это просто дефект такой. Ну, родилась я такая.
Сьвяты, сьвяты, сьвяты, никак не желая внимать её объяснению, зачастила Оксана. Казалі мне бабы, паскуддзе тут ўсякая па лясах шнырае. Магчыма і ты з гэтых. Она начала слегка приседать и пятиться задом. Кажаш, з магілы вылезла?! голосом святого инквизитора спросила окончательно запутавшаяся женщина и застыла, не имея никакого представления, что в этих случаях ей следует делать дальше. О мерах, направленных на устранение нечистой силы, ей бабы, очевидно, не говорили.
Ну, послушай ситуация для Анны переходила из нелепой в опасную. Если бы я была этой, как ты говоришь, ведьмой, так неужто прятаться бы стала от немцев? Взяла бы и заколдовала их всех. А сама на метле улетела.
Гэта так, вядома, недоверчиво протянула Оксана, потихоньку успокаиваясь, но напоследок кинула: А ты ўсё ж перахрысціся!
Ну и чёрт с тобой, Анна, по правде сказать, не исповедовала никакой религии, и ей не очень-то хотелось поддаваться суевериям, но другого выхода не было. Она неумело осенила себя крестным знаменем под пристальным взглядом Оксаны.
Ну, теперь-то ты успокоилась?
Добра, добра, примирительно сказала та. Твая праўда, навошта ведзьмам хавацца! А што ў цябе з рукой-то?
Всю свою не очень-то долгую жизнь Анна отвечала на этот вопрос по-разному. В зависимости от того, кто спрашивал, ответ был иногда несерьёзным врачи по ошибке пришили в роддоме или обстоятельным, если он давался друзьям. Им она обычно говорила: «Это моё своеобразное наследство. Все в моей семье по линии матери имеют такой дефект, передающийся из поколения в поколение. Так сказать, родовая отметина».
Она никогда не стремилась избавиться от своего лишнего пальца. В её глазах это было равносильно предательству. Она никак не могла обидеть своих предков, некоторые из которых, как ей говорили, немало перенесли бед по причине такого наследственного отличия. Однажды бабушка рассказывала, что её прабабушку, скромную домохозяйку, проживавшую где-то в черте оседлости в небольшом домике с многочисленным семейством, добрые люди собирались предать огню вместе с домом. Только своевременная помощь жандармов спасла их от неминуемой гибели. Правда, место жительства всей семьи пришлось всё-таки сменить.
Да и как можно обвинять в чём-то неграмотных людей, если даже английский король, страдая подобным предрассудком, послал на плаху тёзку Анны несчастную шестипалую королеву Анну Болен, обвинив её, помимо всего прочего, в колдовстве. Ещё девочкой Анна прочитала об этой истории и была потрясена настолько, что долгое время старалась спрятать от посторонних своё, как ей казалось, уродство, надевая варежки. Привычка ощущать себя предметом нездорового любопытства окружающих несомненно наложила отпечаток на характер девушки. Она была немного замкнутой, скорее молчаливой, чем общительной, и не большой любительницей шумных компаний. Только становясь старше, она научилась снисходительно относиться к человеческой глупости и спокойно реагировать на излишний интерес к своей внешности.
Возраст дал ей мудрость терпеливо воспринимать человеческие слабости, но не смог окончательно расслабить внутреннюю пружину, глубоко сидевшую где-то на самом донышке её души. Та, в отличие от своей обладательницы, была постоянно напряжена в ожидании ненужного внимания и ненужных вопросов. Как ни странно, угроза жизни подействовала на этот внутренний механизм успокаивающе. Анна сама удивилась, что ни испуг Оксаны, ни её недоверчивость не вызвали в её душе никаких болезненных ощущений, а только абсолютно неуместную в столь печальном месте весёлость.
Это только у нас, у евреев, такое отличие есть, совершенно серьёзно добавила она. За это нас фашисты и не любят.
Ды ну?! не поверила ей Оксана.
А ты как думала? опять, стараясь не рассмеяться, заверила её Анна. Завидно им, понимаешь, они ж только себя сверхлюдьми считают, а тут, представляешь, у других-то ещё и лишний орган имеется! Вот и злятся.
Да-а-а, промычала окончательно ошеломлённая собеседница, но тут же спохватилась: Ну, добра, дзеўка, некалі нам тут сядзець, сама разумееш, рушылі наперад, тут хутар недалёка, там адседзімся.
Раннее серое утро негостеприимно окутало туманом женщин, лишь только они переступили за дверь своего убежища. Вороньё, казалось, устало и потому затихло. Однако звенящая тишина не несла в себе никакого мира. Каждый шаг, каждый лесной шорох мог взорваться лаяньем собак, криками полицаев и автоматной очередью.