Мама работала в химической лаборатории, и у меня дома был целый стол, где стояли разные пробирки, колбы, баночки с притертыми крышками, спиртовки. Я часами переливаю растворы из одной пробирки в другую, и то снег в них выпадает, то вдруг раствор становится густым и заворачивается клубочками едкой ржавчины. На полочках стоят заспиртованные раки и ящерицы, которых я отлавливаю летом и, не задумываясь ни на минуту, живодерски лью на них формалин.
Но самым большим моим увлечением был кукольный театр. Оно родилось внезапно: мне в подарок купили детский календарь большую коробку со всякими заготовками, из которых нужно было самим делать игры. Среди прочего там были и картонные заготовки для настольного кукольного театра. Это было настоящее волшебство: сзади устраивалась подсветка, и на маленькой вращающейся на катушке сцене один за другим появлялись крошечные, вырезанные из бумаги и склеенные персонажи сказок. Потом я начала делать кукол из папье-маше. Оказалось, что папье-маше сделать совсем просто: нужно вылепить форму головы из глины, а потом обклеить ее во много слоев небольшими кусочками тонкой бумаги. Когда бумага высыхала, форму распиливали пополам, выбрасывали глину, склеивали половинки и раскрашивали гуашью. Постепенно я научилась шить кукол из ткани. Говорить я умела на разные голоса от имени любого персонажа. Особенно мне удавалась роль Лисы. Когда она выглядывала из окошка и зычно кричала зайцу: «Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по заулочкам!» зрители восторженно хлопали. На даче мы, кто был постарше, собирали малышей, усаживали их на стулья и табуретки, протягивали веревку между двумя деревьями, вешали занавес из одеяла и устраивали представление. Мы показывали русские сказки, любимую «Красную Шапочку», «Мальчика-с-пальчик», «Золушку», придумывали сказки сами, на ходу. Родители выдерживали мою буйную фантазию. Мне ни разу ничего не запретили. Я отвинчивала в каких-то целях круглые металлические ручки от шкафа они напоминали мне изящные тарелочки. Вечером, придя с работы, мама, конечно, ругалась, ей приходилось просовывать в образовавшуюся дыру палец, чтобы открыть шкаф. Меня заставляли вернуть ручки на место, я прикручивала их. Но на следующий день они опять отвинчивались.
Я лазала с мальчишками по чердакам, подражая Тимуру и его команде, играла в казаков-разбойников, пыталась провести из своего дома в дом моей подруги веревочный телефон, хотя у обеих были обычные, так жизнь казалась интереснее.
Мы живем на пятом этаже, на последнем, а наверху чердак. Туда ведет лестница в несколько ступенек. На чердаке очень уютно пол покрыт плиткой, потолок почти над самой головой и низкое окно с широким подоконником. Здесь мы любим сидеть и разглядывать карты «противника». Для моих игр больше подходят, конечно, сверстники, чем сверстницы. Я с удовольствием играю в подвижные игры: в них требуются фантазия и смекалка. Прыгать через веревочку с девчонками, играть в мячик или в «классики» мне быстро надоедает. Кроме того, девчонки сплетничают и начинают рассказывать, что они подглядели за своими родителями ночью. Я никогда ничего «подглядеть» не могу. Меня учат:
Ты ночью не спи, все и увидишь!
Я изо всех сил стараюсь не сомкнуть глаз, но они тотчас слипаются, как только я укладываю голову на подушку. Рассказывать мне нечего, но интересно послушать. Дома мама пугает меня всякими мужчинами и рассказывает ужасные истории, что они делают с девочками, поэтому житейской премудрости я набираюсь на улице.
Обычно девочки собираются кучкой, понижают голос до полушепота и, огладываясь по сторонам, не слышит ли кто-нибудь, начинают:
Мужчина всегда ложится сверху, чтобы дети получились!
А если не ляжет?
Тогда дети не получаются!
А ты откуда знаешь?
Знаю!
А у моего брата, я сама видела, тоже что-то течет
А что?
Не знаю, он сказал, что так должно быть!
Когда дети рождаются, живот совсем и не разрезают!
Откуда же они выходят?
Из женщины там дырка такая специальная есть, откуда дети выходят!
А где эта дырка?
Не знаю
Последнее меня беспокоит больше всего, потому что никакой «специальной» дырки в своем теле я обнаружить не могу. «Наверное, она должна появиться к тому времени, когда я вырасту, размышляю я. Но все-таки где же именно?»
Разговор между тем продолжается.
А я в книжном шкафу у родителей книжку нашла, рассказывает девочка, которая всегда знает больше всех, и там есть рассказ, как одна девушка влюбилась в писателя он был ее соседом и потом родила от него ребенка. И все-все подробно описывается, как она рожала.
И он не был ее мужем?
Нет. Он даже не знал об этом!
А как же он не знал? недоумеваем мы.
Оказывается, мужчина может не знать! авторитетно заявляет девочка.
А что было потом?
Ребенок потом умер, и она написала ему письмо, что это был его ребенок.
Как жалко!
Дашь почитать?..
Для того чтобы родить, должна кровь идти каждый месяц! выкладывает свои знания еще кто-то.
А у тебя уже идет кровь?..
Я жадно ловлю каждое слово и мотаю на ус, чтобы при случае выспросить все подробно у мамы.
Во дворе только одна девочка не участвовала в наших разговорах. Ее звали Лара. Она не приближалась к нам, а всегда стояла в стороне и ждала, когда выйдут из подъезда ее родители, и они вместе куда-то отправлялись. У отца Лары было неприятное жесткое выражение лица. Он ходил в одной и той же черной шляпе с широкими полями, из-под которых торчали жесткие рыжеватые волосы, а мать была маленькая, невзрачно-серенькая, всегда, даже летом, повязана платком и шла, опустив низко голову. Они никогда ни с кем не здоровались и никто ничего о них не знал, даже фамилии. Однажды родители Лары долго не выходили. Лара стояла и безучастно смотрела на нас, а мы бегали рядом и позвали ее играть.
Мне не разрешают, сказала она.
Почему?
У меня папа строгий, рассердится, если увидит, что я с вами разговариваю!
А почему? спросила я. Тебе ведь скучно одной?
Скучно, ответила Лара. Но папа не велит, чтобы я к вам подходила. Он мне ничего не разрешает
Ты живешь на третьем этаже, да?
Да.
А сколько у вас комнат?
Две.
А ты спишь в одной комнате с родителями? вдруг спросил кто-то, вспомнив, очевидно, что мы прервали обсуждение животрепещущих вопросов.
В одной, ответила Лара. И вдруг неожиданно добавила: Папа каждую ночь подходит к моей кровати, сбрасывает одеяло и смотрит.
Каждую ночь? удивилась я.
Да.
Зачем? Он что-нибудь говорит?
Нет, ничего не говорит. Только долго смотрит. Он мне не разрешает спать в трусах. Проверяет.
В эту минуту вышли наконец Ларины родители, и отец очень громко и резко позвал ее. Я думала, что после этого Лара начнет постепенно играть во дворе вместе со всеми нами. Но больше она никогда не бывала одна и выходила из дома только с родителями. Отец всегда шел посередине и крепко держал Лару и ее мать под руки. Скоро они переехали, и я больше ее не видела.
Иногда девчонки, наигравшись в мячик, устраивали отдых и, подпирая стену дома дразнили меня. Обычно начинала моя ближайшая подруга:
Надь, признайся ты ведь еврейка!
Я?! У меня сразу начинает стучать сердце и покрываются потом руки.
Да, конечно, иезуитски спокойно продолжает она. У твоей мамы фамилия оканчивается на «-ин», а так оканчиваются только еврейские фамилии.
Господи! Спасибо ей! Благодаря именно ей я и узнала такое «правило».
Даже если бы моя мама и была еврейка, моя фамилия Лаптева значит, я русская!
Ну и что! По матери ты все равно еврейка! И потом ты черная и у тебя еврейский нос!
Я приходила домой, плакала и просила бабушку пойти в школу и сказать учительнице, чтобы она запретила детям дразнить меня. Я действительно была очень смуглая и нос у меня был длинный, это правда. Но все это происходило от какой-то прабабушки-турчанки, которую привезли, по рассказам мамы, после Крымской войны в Курскую губернию и от которой потом все в роду моего дедушки стали очень темными с иссиня-черными волосами, восточными глазами и длинными, с горбинкой, носами. Мне хотелось доказать детям, что я совсем не еврейка, а доказать, настаивая, невозможно. Не помогали ни Карл Маркс, ни другие авторитеты. Со временем, уже взрослой, не раз сталкиваясь с подобной проблемой когда на тебя смотрели с затаенной неприязнью, словно ты обманщица и что-то такое скрываешь от всех, я спокойно относилась к подобным вещам и говорила: