Другая картина висит над старинным комодом в простенке между двумя окнами. Она голубая: голубое озеро, голубое небо, деревья на берегу в нежном голубом утреннем тумане, и в них теряется серо-голубой замок. А посередине озера лодка, в которой сидят два человека. Я почему-то воображаю, что это мои дедушка и бабушка.
Да нет, это не они! пытается разубедить меня мама. Но я не верю. Мне кажется, что дедушка и бабушка в молодости могли жить только так и это их изобразил художник.
Обе половины дома были строго разграничены: одна дверь из галереи так называлась терраса ведет в одну половину, вторая в другую, а внутренняя дверь между ними всегда заперта на ключ. Но иногда делают уборку во всем доме; тогда двери везде открываются нараспашку, и даже снимают коромысло с той, которая ведет из галереи в сад оно всегда продето через ручки, чтобы дверь держалась крепче. Как много теперь воздуха вокруг меня! Я легко несусь из одной комнаты в другую, выбегаю в сад, в густую зелень дикого винограда, соскакиваю со ступенек и снова впрыгиваю в дом и лечу по всем комнатам. Ну почему они всегда закрыты?! Почему нельзя, чтобы вот так, чтобы не выходить в скучный двор, где напротив сарай и дрова кучкой у забора, а сразу в таинственную тень сада, где уж точно прячется что-то волшебное, сказочное ведь там оно меня ждет
В доме было два запретных места, которые притягивали больше всего.
При входе на веранду справа находилась кладовка, ключи от которой были только у бабушки и дедушки и хранились в ящике письменного стола. Кладовка отпирается редко бабушка не любит, когда там хозяйничают дети. Чтобы мы туда не лазали, она говорит:
Там пауки!
Но нас этим не остановишь!
В кладовке по стенам развешаны дедушкины инструменты и стоит волшебный токарный станок, на котором он однажды сделал для меня круглый детский столик на одной ножке и такой же детский стульчик мои любимые вещи. А вдоль стен идут рядами двадцатилитровые бутыли-четверти с разными наливками. Для нас самыми лакомыми были пьяные вишни и сливы, от которых потом приятно кружится голова: странно, но нам разрешается их есть, несмотря на малолетний возраст.
Вторым местом был сделанный тоже дедушкой обеденный стол в столовой. Он раздвигался в обе стороны в зависимости от количества обедавших, а под ним находился шкафчик с двумя дверцами на одну сторону и на другую. В шкафчике стоят баночки с вареньями, которые хранятся годами, засахариваются и пропитывают дерево необыкновенно вкусным запахом. Когда я открываю дверцу, то первым делом вдыхаю всей грудью, чтобы наполнить им легкие. Мы потихоньку, когда бабушка не видит, лазаем туда, чтобы вытащить из банки ягодку и проглотить незаметно, потому что варенье полагается только к чаю.
Что ты так бережешь его? недоумевает мама. Засахарилось все уже! Ведь в этом году будешь опять варить! Пусть дети едят!
На это бабушка только поджимает губы.
Варить варенье бабушка любит. Для этого во дворе складывают летнюю печь под яблоней. Накануне долго начищают медный таз, и он начинает блестеть солнечным блеском. В саду облюбовывают самую спелую вишню, обирают ее всю и сажают нас вынимать косточки; идут в кладовку и взвешивают сахар, который каждый год закупают впрок по дешевой летней цене. А на следующий день по всему переулку много часов разливается сладкий аромат бабушка Мура варит варенье три-четыре часа.
Ты же перевариваешь его оно вкус теряет! говорит мама.
Ты меня, Тося, не учи! Вы варите по-своему, по-новому, а мы по-старому, отвечает бабушка.
Когда я просыпаюсь утром в своей комнатке, первое, что я вижу в окно, зеленая листва, и через нее с одного листа на другой пробирается веселый солнечный луч. Ко мне тут же ласково заглядывает котенок Катя, которого я недавно подобрала на улице, и, подняв трубой крошечный хвостик, тыкается трехцветной мордочкой в руки. А потом я бегу с Катей в сад, под грушу-лимонку: посмотреть, много ли нападало за ночь. Тут же поднимаю с земли парные вишенки и навешиваю на уши так делают все девочки.
Бабушка, встав в шесть часов, уже успевает наготовить вареников с творогом. Вареники огромные, из серой простой муки. В Москве таких никогда не делают и потому они кажутся ужасно вкусными. Или жарит на постном масле пироги с горохом и морковью. Они тоже большие, из серой муки, и тоже ужасно вкусные.
На обед готовят борщ в огромной, на десять человек, кастрюле и гречневую кашу в тяжелом черном чугунке, который «упревает» в печи, отчего каша становится темной и рассыпчатой. Мяса ели мало достаточно было фруктов, овощей, компотов, варений, наливок. В конце августа варили кукурузу, и мы целыми днями грызли темно-желтые, блестящие, густо натертые солью початки.
После обеда бабушка Мура обязательно молится, повернувшись к иконе. Икона старинная, в золотом окладе, и висит в углу столовой. Под иконой стоит изящный деревянный столик красного дерева на одной резной ножке, а на столике выдолбленная из ствола грушевого дерева ваза, и в ней всегда свежий букет цветов из срезанных рано утром герберов, которые называются почему-то майорами. Произнося молитву, бабушка шевелит губами и несколько раз крестится. Мы, глядя на это, начинаем хихикать про себя, но терпеливо ждем, пока она закончит раньше вставать из-за стола не разрешается.
Без Бога не до порога! назидательно произносит бабушка и, строго взглянув на нас, идет по своим делам.
Через день приносят топленое молоко по пятьдесят копеек за кувшин. Считается, что это дорого, и с теткой торгуются, чтобы она сбавила цену на пять копеек. Мне ужасно нравятся стоящие на столе коричневые матово-блестящие глиняные кувшины хочется гладить их изящные бока и вытянутое вверх горлышко.
А давай такой кувшин в Москву возьмем! предлагаю я маме.
Кувшин пахнет другой жизнью, чем-то неуловимо деревенским, теплым: хлевом, коровьим молоком, запахом теткиного жакета, завернутых в носовой платок мятых рублевых бумажек Он живет!
Зачем он нам там, что мы с ним будем делать?
Взрослые рассказывают, что такие кувшины катают на гончарном круге деревенские умельцы. Но вот как поверхность получается такой ровной?
Это потому что круг вращается, сам ровняет.
Здорово! Я влезаю с ногами на стул, заглядываю внутрь и пальцем трогаю запеченную золотистую корочку. Она отрывается от стенок и переворачивается другой стороной толстым слоем кремовой сметаны. Мне достают ее и выкладывают на блюдце.
Ешь! говорит мама и кладет рядом ломоть украинского ржаного хлеба.
Я осторожно слизываю сладковатую на вкус сметану и отодвигаю блюдце:
Не буду. Невкусно.
Эх, ты! вздыхает мама. Потом пожалеешь, когда не будет.
Так это и остается как картинка в воспоминаниях детства.
Дедушка приходит с мебельной фабрики, где он работает, в час дня. В столовой все уже ждут его прихода, чтобы сесть обедать. Дедушка хитро поглядывает то на меня, то на двоюродную сестру и спрашивает:
Мне кто-то что-то положил в карман по дороге. Что бы это могло быть, вы не знаете?
Мы замираем в ожидании, зачарованно смотрим на него.
Он вынимает маленький шоколадный батончик и, как бы удивляясь, говорит:
Вот тебе раз! Это, оказывается, шоколадный батончик для Ирочки! и протягивает шоколад сестре.
Я уже готова обиженно засопеть, но дедушка опять лезет в карман и говорит:
А это что там у меня? и вынимает вторую точно такую же шоколадку. А это для Наденьки!
Нас четверо внуков у дедушки и бабушки, и каждый что-то получает.
Дедушка совсем седой, с аккуратно подстриженными, седыми и жесткими усами, худой и морщинистый, всегда в темной, наглухо застегнутой рубашке. Утром он встает раньше всех, подметает двор. Двор это тоже помещение, хотя и вне стен дома. Земля утоптана так плотно, как утаптывают земляные полы, поэтому на ней никогда не бывает луж все куда-то стекает во время дождя. От крыльца ровно до уборной в саду идет выложенная кирпичом дорожка. А напротив входа в дом большой сарай, который отделяет двор от сада. В сарай детям ходить не разрешается, потому что там живет «хряк».