Письмо из гроба перевернуло всё вверх ногами.
«Ну кто тебя, козла, просил лезть не в своё дело?! Нет, конечно, так ставить вопрос некорректно. Ему, идиоту, ничего ведь не было известно ни о Маринке, ни обо мне, ни о деньгах В иной, правильной ситуации, я, скорее всего, не раздумывая дал бы ход делу. Материальчик-то взрывной, иначе не скажешь! Бомба, да не простая, а международная, мегатонная бомбища.
Но это в обычной, правильной ситуации, где и я был обычным, ни в чем и ни в ком не заинтересованным лицом. Журналистом. Репортером, борзописцем, бумагомарателем пусть даже не простым репортером, а редактором, как сейчас. Ей-богу, завтра же начал бы кампанию. Сразу печатать нет, ни в коем случае. Спешка ни к чему. Такое полагается аккуратно проверить, позондировать, выехать на место, пообщаться кое с кем, с полицией в том числе родственников найти, расспросить, слёз чтоб побольше ну, а потом, хорошенько подготовившись ба-бах! Серия статей, выступлений по телевидению, в сети Супер!
А в ситуации нынешней, реальной я уже не я. Блин, ну до чего же не вовремя ты, зараза чертова, влип в эту историю! Тебе-то хорошо Господи, о чём я думаю? Хорошо ему где на том свете?!.. Но всё равно ни прогибаться, ни продаваться тебе не требуется. А мне совсем наоборот. Я уже продался, а теперь буду и прогибаться, и крутиться-вертеться, но ни словечка из написанного тобой никому и ни за что! Ежели кто надумает устроить этим, из-под Штутгарта или Лозанны, лёгкий перепуг или крупный переполох они могут затаиться, прикрыть на время свою лавочку, и тогда Марине туши свет. Кто и где ей сделает пересадку? У нас? Да, может, и сделают. А гарантии тогда как раз те три, пять, максимум десять лет. Плюс подавление всякой сопротивляемости и боязнь ги́гнуться от банальнейшего насморка.
Вывод прост: надо молчать. Цена за мое молчание в масштабе человечества, если вдуматься, ерундовая. Копеечная, в сущности, цена подумаешь, одно сердечко, всего одно. Мелочь. А для моей жены это жизнь.
Как дальше пойдет неважно, прорвёмся как-нибудь Осталось дождаться полгода с небольшим, а когда результат будет получен, можно и вспомнить о журналистском, как говорится, высоком долге. Самому в это вязнуть нужды нет, поручу кому-нибудь, с условием моей анонимности. Торопиться не будем»
Так думалось еще полчаса назад, перспектива казалась ясной и безоблачной.
«Да, молчать не буду но через семь нет, лучше восемь-девять месяцев. А ещё лучше через год. Марину прооперируют, выпишут, надобность в них отпадёт, и начнём. Всё путём, годик ничего не прибавит и не убавит Нет, же, сука, нашелся ещё один правдист на мою голову, честняга, рыцарь плаща и кинжала! Так что же отступить, сдаться? Нет, сдаваться нельзя. Сказал «Хэ», говори и «У».
«Три товарища» так они называли себя, свою мини-команду, подражая ремарковской троице бывших фронтовиков первой мировой. С существенной разницей: ни на каком фронте никакой войны они не бывали и не собирались, учились в девятом классе заурядной средней школы, рома с коньяком и абсентом не пивали, а сходство им виделось в крепкой, бескорыстной мужской дружбе.
Славка первым прочёл книжку, посоветовал друзьям, они разделили его восторг и приняли описанное как пример настоящей жизни и настоящей дружбы. И следовали этому примеру, как могли. Конечно, таких отношений, как у тех немцев, между российскими пацанами сложиться не могло, но важен принцип один за всех, все за одного. Не в устаревшем сказочно-мушкетёрском варианте, а в этом, тоже вечно пьяном, романтичном и в то же время более суровом, жизненном.
Делить роли, приравнивая каждого из мальчишек к конкретному персонажу, не пытались. И, наверное, правильно. Славик, естественно, не отказался бы играть Отто самого сильного и решительного, к тому же любителя бокса, как и он сам. Одновременно ему нравился и романтичный разгильдяй Ленц, и удостоенный любви красавицы Роберт. У последнего смущал жуткий алкоголизм, странно сочетавшийся с фантастической толерантностью к спиртному та, напротив, привлекала. Саня относился к героям-антифашистам аналогично, а скрытный Генка чёрт его знает как.
Пожалуй, роль Отто Кестера Генке подошла бы больше. Ведь это он серьёзнее всех увлекался техникой, с его подачи мужская половина класса поголовно записалась в мотоклуб. Ездить на двухколёсных тарахтелках научились все, но лучше всех он, Муха. Свой мопед, в отличие от более обеспеченных друзей, ему не светил, поэтому и забросил моторные занятия первым тоже Муха. И покуривать втихаря первым начал он, и на гитаре играть. И здесь общие поначалу интересы вскоре разошлись Славка предпочитал классический рок, Саня металлику, Генка бардов, особо выделяя архаичного Высоцкого: «Друг, оставь покурить» Да, ему следовало стать вожаком. Мешала лень и ещё кое-что в отличие от товарищей, Муханов рос без отца, а это обязывает.
В общем, немчуре́ подражали не шибко и обходились без детализации. К тому же на смену устаревшим кумирам вскоре подоспели другие, а вот коллективное прозвище осталось. Осталось и их товарищество, и взаимовыручка, и бескорыстная готовность мчаться по зову друга за тридевять земель. Так они и оказались там, на горном озерце по зову Сашки Бугри́ма, получившего приглашение от дядьки с края света.
2012
Ошский горец, урождённый туляк, жил в нынешнем Кыргызстане практически всю жизнь. Остался в солнечной Советской Киргизии после демобилизации из рядов несокрушимой и легендарной, женился, обзавёлся детишками, зачинал там в перестроечные годы комсомольско-коммерческую деятельность и преуспел. Словно предвидя грядущие погромы и гонения, принял мусульманство, сменил имя, став своим среди чужих. Здесь помогло и пробившееся невесть откуда генетическое наследие монголо-татарского ига: смуглолицый, черноволосый, узкоглазый Жора мог свободно потеряться в толпе азиатов хоть узбеков, хоть вьетнамцев.
Теперь аксакал, по его собственным скромным оценкам, владел небольшим капитальцем не более двух процентов всего в республике. Племяша, единственного отпрыска младшей сестрёнки, любил и постоянно звал к себе пожить по-человечески, подышать по-настоящему чистым воздухом, покушать настоящей горной форели, дынь, винограда и прочего, в изобилии произрастающего в богатейшей Ферганской долине. Одному ехать скучно, со стариком болтать не о чем? Так зови с собой друзей, девушку хоть сто человек! Всех примем, обласкаем, никого не обидим. От него требовалось лишь согласиться и определить время, всё остальное от авиабилетов до удочек брал на себя щедрый дядюшка.
Саня, к тому времени студент-филолог четвертого курса, позвал не сто, ограничился двумя парнями и тремя подружками. Одним из ребят оказался, естественно, Славка, другим Муха, а девушки, все три, учились в Санином универе. Одноклассник Вячеслав был ещё и однокурсником, и тоже собирался стать журналистом. Один Генка оказался среди них, грамотеев, чуждым словесности человеком. Он обучался медицине, и не в столичном регионе, а в Самаре, причём достиг уже выпускного, шестого курса. Почему не поступал в здешний мединститут, а попёрся к чёрту на кулички подробно не объяснил никому, ограничился туманной фразой «Пожелание спонсора».
Спонсорская ли подмога сказалась либо врождённые таланты абитуриента, тоже неизвестно, однако, когда Славка с Санькой дружно подали документы на журфак МГУ и столь же дружно срезались, Муха только пожал плечами: «не по топору, мужики, вы себе деревце выбрали». Два товарища житейской мудрости не вняли и через год повторили попытку с тем же успехом. Итого два года псу под хвост Славка прессовал вёдра и гондоны на заводе резино-технических изделий, а Саня грузил пряники на кондитерской фабрике с толстовским названием «Ясная поляна». Лишь на третий год, обозлённые и успевшие набить мозоли, плюнули на столицу и опять же дружно явились в свой родной областной университет, куда и были приняты.