Чем обязана? холодно процедила Лида.
Ираида Львовна качнула залаченным начесом. Сладко-удушливое облако вокруг нее тоже всколыхнулось и раздалось в боках. Лида закашлялась.
Простыли? осведомилась величественно Ираида, отступая назад.
Лида воодушевилась, заметив ее движение, и кашлянула еще раз, и еще. И даже согнулась немного, приложив на всякий случай руку к груди. Ираида Львовна отошла чуть дальше.
Грудь болит, объяснила невпопад Лида. Продуло. Вы что хотели?
Уже ничего, поспешно отказалась Ираида. В другой раз зайду. Выздоравливайте. С Новым Годом вас.
И пошла к себе наверх. Лида проводила ее взглядом.
«Неужели дружить решила? После того, что случилось. Совесть проснулась, что ли? Или это как с теми поминками год спустя, про которые Николай рассказывал? Ну да, у нее же никого. Мужа в могилу свела, детей нет, сестра неизвестно где. Интересно, а где она? Спросить, что ли?»
Подумала, и тут же передумала. Закрыла входную дверь и отправилась на кухню, выпить чаю. Горло и впрямь першило то ли нанюхалась Ираидиных духов, то ли простыла-таки где-то. Потом спрошу, решила она. Квартира, интересно, только ее, или сестра до сих пор прописана? Как тогда уехала так больше и не появлялась. Жива ли? Ведь даже и это неизвестно.
Самым интересным было то, что в последние годы и сама Ираида не знала жива ли ее сестра? Она успокаивала себя тем, что плохие вести имеют шустрые ноги и если бы и впрямь что случилось, она бы узнала, так или иначе. Этим она оправдывала свое бездействие и нелюбопытство, хотя объяснялось все проще пареной репы ей было совершенно невыгодно разыскивать сестру и ворошить тему с разделом квартиры. Она знала, что у Алевтины дети, понимала, что они могут претендовать на долю матери, она прекрасно отдавала себе отчет, что поскольку у нее самой нет прямых наследников, квартира, в любом случае, достанется или сестре, или ее отпрыскам. Она не могла разменять или продать квартиру без сестры, но и не желала этого делать, хотя возможно, следовало бы; тогда у нее появилась бы своя «собственная собственность», которую можно было дальше отписать кому угодно хоть кошачьему приюту. Но Ираида Львовна не пожелала продать или разменять квартиру даже когда умер Петр Иванович и у нее стало хуже с финансами. А не желала она этого, ибо тогда все бы узнали, что квартира до сих пор принадлежит обеим сестрам, а не только одной Ираиде. Тот скандал, на который она вывела Алевтину на похоронах отца, имел целью рассориться с сестрой раз и навсегда, чтобы она более не появлялась в городе. Ираида Львовна хотела выставить Алю корыстной злоумышленницей, однако перегнула палку и теперь не могла сделать ничего с квартирой без того, чтобы не пойти на поклон к сестре. Примирение было делом невозможным, при одной мысли об этом ее охватывало бешенство и все что оставалось, это жить и ждать вдруг судьба повернется к ней, Ираиде, светлой стороной.
Никто не знал, не гадал и не ведал, да и Ираида никогда и никому не призналась бы, как не признавалась и самой себе: «девочка-веточка» погибла потому, что ее затравила она, Ираида, и затравила намеренно, ибо Светлана очень была похожа на Алевтину. У обеих были фигурки хрупкие, изящные; и волосы густые, темные у одной и светлые у другой, у обеих красота неброская, но милая сердцу, из тех, что долго помнится. И характеры у них были схожи. Эту схожесть, это сродство и подметила Ираида Львовна, а подметив, возненавидела Светлану. Она не могла причинить зло самому черному своему недругу, но она могла вредить его повтору, двойнику, приведенному судьбой. Так в прошлые века делали кукол из тряпок или воска, давали им имена своих врагов и втыкали в них иглы и ножи, веря, что тем самым убивают и человека, которого изображала кукла.
Ираида Львовна хотела извести Свету, потому что не могла проделать этого с Алей. Со Светланой она преуспела, но истинной цели своей не достигла. Алевтина осталась недоступна. Пока Ираида не знала где ее сестра и что с ней, она вольна была считать ее мертвой, но тогда ей следовало ждать прихода Алиных детей как непрошеных гостей и захватчиков. Она не хотела этого. Она желала им смерти.
Аля, сестра Ираиды, родилась в год ее двадцатилетия. Разница в возрасте между девочками была колоссальной, и возможно, вы воскликнете «Да зачем же так-то?!», но разгадка крылась в том, что этого не ожидал никто, и менее всего сама Мария Михайловна, мать Али и Ираиды. Она стала Сарой из библейских историй, родившей в возрасте, когда у нее, как элегантно это было определено, «уже прекратилось обыкновенное женское». Марии Михайловне, правда, климакс еще и не маячил, но за плечами у нее были военные годы трудные, голодные и смертельно опасные, была послевоенная разруха, тяжкий труд, и сложные первые роды. Сложными они, кстати, были настолько, что врачи, как один, рекомендовали не пытаться повторить процесс. И добавляли: «да еще неизвестно, до родов дойдет ли? Выносить ведь еще надо», и сочувственно качали головами. Так что Мария Михайловна с мужем жили в полной уверенности, что Ираида-Ири, балованная, желанная, и любимая, станет еще и единственной. Муж Марии не видел в том беды, он любил жену до самозабвения. На фронт в 41-ом он ушел в двадцать один год, ушел еще женихом, и Маша ждала его, ждала всю войну и дождалась. Их обоих ранило, и не по одному разу: его на передовой, ее в тылу, но оба выжили и встретились, наконец, осенью сорок пятого. Поженились, а через два года появилась на свет Ирочка, Ираида Львовна. Девочку, на самом деле, хотели назвать Иридой, но заведующая ЗАГСом нахмурилась и сказала, что таких имен не бывает. Ираида ей тоже не понравилась, но новоиспеченный отец возмутился и сказал, что так звали его бабушку, мать его матери, и что это старинное имя, да, оно еврейское, ну так и что, евреи не люди, что ли? И сам он, Лев Иосифович, еврей, и воевал, и голодал, и грудь в орденах. А грудь у него и впрямь была как иконостас, у Маши, когда он надевал все свои награды, аж глаза слезились. Заведующая сдалась и записала девочку Ираидой.
Лев Иосифович быстро пошел вверх по служебной лестнице, и хотя недалеко уже было то время, когда евреев стали не любить почти в открытую, его военное прошлое и личные качества принципиальность, храбрость и острый ум снискали ему и уважение, и симпатию. К тому же он был широко образован и профессионал в своем деле, а такие люди были очень востребованы после войны. Врагов у него от этого не уменьшилось, а только приросло в количестве, но он умело вел себя с ними и не подставлял под их челюсти свои слабые места. Марию Михайловну он боготворил, потакал ей во всем и баловал нещадно. Дочь, которую не сложилось назвать именем крылатой вестницы греческих богов, была копией матери и оттого тоже божеством. У них была квартира двухкомнатная, но большая, в центре города, царская роскошь по тем временам. И еще дача за городом, небольшой деревянный домик, похожий на рыбацкую хижину, но стоял он прямо на берегу, на взгорке, поросшем деревьями, в затишке, и был хоть и не двухэтажным, но с вполне прилично обустроенной мансардой, площадью равной всему периметру дома. Два ее окна выходили на море и еще два смотрели на поленницу и заросли жасмина и бузины на заднем дворе. Ездили они на дачу на новеньком Москвиче, потом пересели на Волгу.
Волгу, Газ-21, Ираида особенно любила. Машина была как огромный зверь из сказки: светло-голубая, круглобокая и переднее сиденье будто диван. Когда папа с мамой брали дочь в дальние поездки, часть вещей складывали между сиденьями на пол, на коврики, вровень с подушками заднего сиденья, и получалась такая будто бы люлька, с двумя мягкими спинками. Задние двери автомобиля запирались кнопками-столбиками, чтобы не дай Бог не открылись случайно папа каждый раз проверял их собственноручно! потом к одной пристраивали пару больших подушек, стелили одеяло и еще одну маленькую думку бросали в ноги. Ираида укладывалась навзничь на эту импровизированную лежанку, ставила ноги на думку, а потом запрокидывала голову назад и смотрела наружу в окно, в необъятную высь, где плыли облака иногда медленно, иногда даже быстрее хода машины, и где, если посильнее выгнуться, можно было увидеть верхушки деревьев по ту сторону дороги. Когда шея затекала, она начинала смотреть в окно напротив, или на маму, как она разговаривает с папой, или садилась ровно посередине и, уперев подбородок в сложенные на спинке переднего сиденья руки, жадно вглядывалась в несущийся им навстречу пейзаж.