Ее подъезд был последним, самым дальним, если считать от остановки. На этаже было три квартиры. Однушка, трешка и Лидина четырехкомнатная, еще один объект недовольства сплетниц. В однокомнатной жила набожная бабулька, скользившая по дому тихой мышкой. Она так редко выходила на улицу, что Лида дивилась порой неужто соседке продукты через окно передают, в ночи, пока никто не видит? Не может же она совсем ничего не есть! Но верная своему одиночеству и правилам невмешательства, она не задавала вопросов. Да и как задашь, если человек не выходит? Не в дверь же ему звонить вы еще живы? Что едите, что пьете? В трешке, напротив Лиды, жила толстая Валентина, заядлая сплетница, которая ревностно блюла тишину, ибо иначе ей было не слышно, что происходит вокруг.
В четырехкомнатной квартире ниже этажом никого не было. Она стояла закрытая, погруженная в сонную тишину, как дворец Спящей Красавицы. Хозяева, два ветхозаветных старичка, два божьих одуванчика, умерли почти день в день, несколько лет назад, а дети, посовещавшись, наглухо закрыли шторами и решетками окна, врезали навороченные замки в старенькую, но еще прочную входную дверь, и только раз или два в год наведывались, чтобы сделать капитальную приборку в квартире.
Старички всю жизнь коллекционировали антиквариат. Это не было профессией, это было для себя, как говорится, для души. Они ничего не перепродавали, и очень редко продавали однажды купленное. Они все берегли, и все это копилось, заполняло пространство, прирастало пылью и глухими скрипами. Тяжеловесные дубовые шкафы, пузатые комоды с гнутыми ножками, зеркала, чьи рамы напоминали вязь морозных узоров на стекле, бронзовые подсвечники в патине, ларчики и коробочки, старые открытки и старые фотографии. Огромный рояль в гостиной скалил желтые, словно прокуренные, зубы-клавиши. Пластинки слоновой кости, которые их покрывали, много где потрескались и отлетели. Из-за этого сколы смотрелись как провалы в огромной яме, щербатого черными клавишами, рта. На рояле громоздились старые издания оперных партитур и сборники романсов. Тут же лежали перламутровые веера, штуки три или четыре, разной степени поломанности, и два театральных бинокля. Оставшаяся без пары длинная перчатка из тонкой лайки, небрежно обвившая один из вееров, когда-то, возможно, была нежного молочного цвета, но с тех пор изрядно посерела, мелкие трещинки разбегались по ней, словно морщинки. Она была похожа на сброшенную змеиную кожу. В пузатой лакированной шкатулке горой были навалены бусы, браслеты, разных размеров пряжки и заколки для волос; они выплескивались на черную полировку и растекались по ней. Особой ценности они не имели, но выкинуть у наследников рука не поднялась. В детские годы оба они, и брат, и сестра, обожали возиться с этими безделушками. Наряжали себя на балы и пиры, пригоршни браслетов и бус становились то пиратской добычей, то волшебным кладом. В один вечер это было сокровище дракона, в другой приданое сказочной принцессы.
Когда-то Лида играла вместе с ними, но дружба оказалась недолгой. Как детям хозяев, им причитались важные роли, а ей доставалось изображать слуг, носильщиков, боцманов, или простых матросов. Даже коварного дракона или главаря злых разбойников этих смертельных врагов мужественных пиратов и прекрасных принцесс ей ни разу так сыграть и не удалось. Впрочем, она уже тогда была очень рассудительна и сделала все, чтобы им даже в голову не пришло, будто она на что-то обиделась. Она записалась в кружок кройки и шитья, и вначале ходила туда мало и ненадолго, скорее, чтобы отучить их звать ее каждый раз, когда по сценарию нужно было нести поклажу и приучить к мысли, что она теперь часто занята, чем ради самого рукоделия. Но потом тонкости шитья увлекли ее так сильно, что она совсем забыла о товарищах по играм. Они, кстати, не очень и возражали, что было странно внешне, но внутри себя вполне логично Лида с малолетства была существом настолько разумным и последовательным, что в ее присутствии они всегда чувствовали себя неловко. Возможно, этим объяснялся и характер предлагавшихся ей ролей они были компенсацией за испытываемый дискомфорт.
Однако, теперь именно эти ее черты оказались ими высоко оценены к ней пришли чуть ли не с поклоном и просили стать кем-то вроде смотрителя в музее, хранителем ключей. Еще ее просили стирать пыль и проветривать комнаты хотя бы раз в неделю. Кроме того, Лиду попросили иногда пить на кухне или в комнатах кофе или чай создавать, что называется, жилую атмосферу и страховать, тем самым, квартиру от возможных краж, да и просто любопытных носов, ушей и глаз.
Возможно, проще было бы сдать жилье но мешал весь этот старый хлам. Он не имел особой ценности, да и трудности перевозки сильно занижали стоимость, однако выкинуть все равно было жаль. Сдавать кому-то со стороны представлялось опасным, сдавать своим пришлось бы со скидкой. Дорого сдавать тоже не получалось как драть три шкуры за жилье, в котором и без постороннего присутствия толком не повернешься? Просто запереть и оставить как есть было страшновато, и водопровод, и отопление были сильно изношены, за их состоянием следовало хотя бы присматривать, коли уж ремонт в планы хозяев не входил. Отсюда и родилась идея пригласить Лиду в смотрительницы. И может быть, именно эта ее роль как раз натолкнула злоязыких соседок на мысль о том, что Лида хочет устроить из своей квартиры музей. Получалось-то вполне логично: и подъезд крайний, и застройки рядом нет, пустырь только этот, но тут прямо просится парковку машинную сделать, и обе квартиры, мало что торцевые, так еще и друг над другом, прям музей и получится аж даже двухэтажный, а то и трех-, если дядя Коля свою тоже решит продать под это дело, сдавать у него не очень получается, тоже стоит пустая по половине года. Те сплетницы, что не были совсем лишены оптимизма и добрых чувств к окружающим, поддерживали идею может, тогда ремонт в подъезде сделают, всё польза. А может, еще и территорию благоустроят, скамейки новые поставят, а может, еще и качели, или вот клумбы разведут. Те, что позлее ругались и на Лиду и на наивных товарок. Дуры, твердили, вы что впрямь думаете, для вас что-то станут делать?! Фигушки! Вот увидите, выселят всех, дом разберут, территорию продадут. А начнется все с этого музея, с Лиды этой чертовой, которая ходит тут, как палку проглотила, ни с кем не здоровается, никого к себе не подпускает.
Конечно, последнее было неправдой. Злые языки преувеличивали. Она и здоровалась, и с соседями была обходительна и дружелюбна. И пусть в дом к себе не звала и тесной дружбы не водила, но всегда останавливалась, если обращались, выслушивала, и старалась помочь если просили. В душу да, не пускала, и секретами никогда не делилась ни своими, ни чужими. И вот как раз это ей простить и не могли. Собственные Лидины секреты мало кого интересовали, она вся была как на ладони, но она еще знала многое о других. Знать знала, а рассказывать не хотела, в этом-то и состояло преступление.
Еще ее ненавидел Николай, которого все соседи называли дядя Коля он жил прямо над ней, этажом выше. Просторную квартиру когда-то занимала его большая семья он сам, жена и двое пацанят, которые вечно носились по комнатам, гогоча и топоча, никто им был не указ, никто не мог их урезонить ни мать, ни отец. Стихали они только после девяти вечера, предварительно отсмотрев очередную порцию мультиков на ночь. Просмотр длился минут двадцать-тридцать, но зато громкость они выкручивали на полную. Лида, если была не в настроении и погода позволяла, просто одевалась, выходила на улицу, и шепотом благодарила Всевышнего, что эти оторвы еще малы, и это просто полчаса мультиков, а не полтора-два часа какого-нибудь тупого боевика или сериала. Когда старший пошел в школу, к детским воплям прибавилась ругань родителей. Правописание вколачивалось в юный ум едва ли не в прямом смысле слова. Мать грудью вставала на защиту лентяя, ибо он именно ленился, способности-то были, отец рвался продолжать воспитание. Семейные ссоры плавно стали перерастать в мордобои, и в один морозный февральский день, дядя Коля, придя с работы, не обнаружил дома никого. То есть, совершенно. Жена забрала детей и уехала к матери в далекий сибирский город, куда билет на самолет в одну сторону стоил как пол-дядиколиной зарплаты, а поездом туда нужно было ехать чуть ли не две недели. Где она взяла деньги на себя и детей осталось неизвестным, но уйти им удалось без всяких подозрений. Соседи не заметили ничего необычного. Мать и дети вышли из дома, она с сумкой, с которой всегда ходила в магазин, большой, кожаной, прочной, в такой отлично умещались, в дополнение к обычному набору ключей, очков, помад и кошельков, литровый пакет молока или кефира, хлеб, и пара пачек масла или творога. У детей были рюкзачки за плечами вполне обычные, к слову сказать, ничего особенного, и одеты они были как всегда. Ну разве что, вспоминали потом соседки, шли тихо, сосредоточенно так. Но и здесь не приметили тогда ничего странного, может, торопились куда, мало ли. А теперь оказалось, что и впрямь торопились на поезд, наверное, или на самолет. Телефоны мобильные были тогда еще не у всех поголовно, у дяди Коли его тогда, как раз, не было. Сначала он не взволновался, ну ушли и ушли, странно, что записки не отставили, но вернутся, куда они денутся. К ночи, естественно, разнервничался, начал по соседям бегать. Но никто ничего вразумительного сказать не мог, а тут еще машина подъехала, дорогая, по ней видно было, бока аж лоснились, и вся она была такая черная, вальяжная. Выпорхнула из нее мадам в каракулевом пальто, стильном аж до не могу, и залихватской папахе из такого же новорожденного барашка. Кожа белая-белая, брови в ниточку, губы алым прорисованы чистая Марлен Дитрих, и выражение лица такое же, отстраненное. Поднялась на третий этаж, в дверь дяде Коле позвонила. Он с матюгами открыл думал, пропажа его вернулась. Увидел, от неожиданности как начал орать да ты кто, да чего приперлась? А дамочка плечом пожала, конверт в руки сунула. «Ваша жена передать велела», и вниз, не прощаясь. Он за ней, а она повернулась и отчеканила: ничего, мол, не знаю, работаем вместе, письмо мне оставила, просила привезти и отдать вам лично в руки. Сказала еще, что не знает, когда отдавать надо будет, что позвонит, когда придет время. И вот, сегодня, в самом начале рабочего дня, его жена позвонила ей на службу и попросила приехать сюда, вечером, после 23.00 и отдать. На работу она, в итоге, так и не вышла. Около 12-ти дня объявили, что она уволилась вчера вечером одним днем. Более ей, сказала дама, ничего неизвестно, и прошу не задерживать, в машине водитель ждет, а дома супруг. Другими словами, тронешь мало не покажется.