Муж попытался предложить помощь в возможной войне с Ираидой Львовной за раздел квартиры, но Алевтина одним движением пресекла его инициативу.
Не надо, Олег, сказала она, прерывая его нетерпеливым жестом. Оставим это. Я ничего не хочу затевать. Мы расстались. А про «поделится» она поделится, только когда сама ко мне на коленях приползет, но этого точно не будет, можно не ждать. Детей у них нет, и я подозреваю, не будет, а после ее смерти все и так нашим перейдет. Точнее, сначала мне как наследнице второй очереди, а потом им от меня.
А муж? прищурилась Леля, которая присутствовала при разговоре.
Муж не в доле. И вообще, ни при чем. Он только прописан, и все. Жить может, а на имущество претендовать не может.
А если она ему по завещанию оставит?
Пусть. С ним договориться будет не в пример легче. И он уйдет на тот свет раньше, чем она, вот увидите. Она его уже почти съела. Как доест до конца так его и не станет.
Леля впервые взглянула на Алевтину с уважением. Жесткая речь. Фразы как эпитафии. А я считала ее дурой мелькнуло у нее, забыла, что нежелание говорить не равно неумению это делать. И не равно отсутствию мыслей. Мы могли бы подружиться, пришла и вовсе странная идея. Ну может еще получится. Не хочу ее обижать, и так, в общем, несколько обездолила.
А ты как же? Жить-то где будешь?
А я сниму. Только вы помогите мне первое время, пока работу не найду. А там алиментов и зарплаты должно хватить. Глашке туговато будет, без привычных прибамбасов, ну ничего, может, поумнеет.
Это вряд ли, подумала Леля. Дочь Алевтины, Глаша, Глафира и кой черт ее так назвали, с ума сошли, наверное! была истинной оторвой. Подросток 12ти лет, она слушала панк-рок, покуривала косячки, да и просто покуривала. Могла выпить если предлагали, правда за тяжелую артиллерию пока не бралась, так, с легонца шампанское, джин-тоник в баночках, пивко в дозах покамест рюмочных, и не при родне, но лиха беда начало. И еще, что настораживало всерьез патологический какой-то интерес к интимной сфере и абсолютный авантюризм. Фраза Наполеона «главное ввязаться в бой, а там по ситуации», в отношении Глаши была самое оно. Родителям уже случалось вытаскивать ее из не самых безопасных положений. Один раз она, на ночь глядя, усвистала с дальнобойщиками, ее сняли с машины на КПП, в 50 с лишним километрах от города, причем сдали ее сами водители, когда поняли, что девочку не до дома довезти надо, как она просила, когда садилась, а просто увезти все равно куда, мир велик, так она им сообщила. Второй раз Глашу забирали из ночного клуба, сонную, окосевшую. Она утверждала, что ей якобы дали что-то понюхать неизвестно кто, неизвестно, что но ей стало очень плохо, и она отключилась. На вопрос, как она туда попала, она ответила, что шла забрать марки (а она их и впрямь собирала), и шла она к девочке из ее же школы, просто адрес не записала, понадеялась на зрительную память, а в итоге заблудилась во дворах. И она ткнулась в первое попавшееся заведение спросить дорогу и сходить в туалет. Дальше она якобы все плохо помнит, или не помнит совсем. Вроде и шито белыми нитками, и не придерешься особенно, когда и клуб и потерпевшая дуют в одну дуду одно и то же. Да и то сказать, по Глаше возраст понять было сложно, да собственно, в наше время по большинству девиц это не угадаешь. Идет каблуки как у стриптизерши, юбка аналогично, грудь размер третий уже, губы как у рыбки из мультика, раскрас боевой и ногти любой вампирессе сто очков вперед дадут. Думаешь ну 2526 где-то, а потом она нырь в двери школы и ты такой обтекаемый Обтекающий, если точнее.
Были у Глаши и другие грешки, но уже так, по мелочи. Драки с одноклассницами, воровство чужих шарфов, шапок и перчаток. Впрочем, последнее было в основном на спор «да я вернула, это просто шутка!». И она действительно возвращала, и мирилась с обиженным, а потом обиженный воровал уже ее шмотки в раздевалке, и они снова вначале дрались, а потом мирились. Тут в ответе была подростковая страсть нарушать всяческие табу, и это беспокоило, примерно, как выбитое мячом стекло. А всерьез беспокоил именно ее интерес к мужчинам, устойчивый и болезненный совсем не по возрасту. И не было тут желания любви или замужества, только страстное любопытство и животная, жадная тяга.
Если Алевтина надеялась, что трудности образумят юную Мессалину, то все получилось с точностью до наоборот, они только подстегнули жадность и безбашенность девчонки. Едва закончив школу, Глаша устроилась в салон красоты на ресепшн и пошла на курсы массажа. Заканчивала она их на деньги матери, пообещав отдать с первых получек, и пусть не сразу, частями, но отдала. Пропадала на работе и днями, и порой ночами, салон был круглосуточный, при нем были еще хамам и сауна, туда часто заваливались компании и, попарившись, бывало, требовали массаж. Собственно, ничего удивительного, в настоящих турецких банях это обязательный номер программы, странно было только отправлять на такое вчерашних школьниц. Впрочем, Глаша уверяла, что на ночных дежурствах она сама массажи не делает, типа, квалификация не та, да и силы в руках недостаточно, молодая еще. Делают массаж мужчины-массажисты, а они с напарницей больше «для мебели», принеси-подай. Ну и не так скучно в ожидании клиентов. Массаж после хамама дело тонкое, и дорого стоит; не все готовы выложить кругленькую сумму за эту услугу. А количество ночных дежурств, которое месяц от месяца все росло и росло, Глаша объясняла сочетанием легкости заработка с его величиной, особенно, в сравнении со стандартными дневными сеансами.
Тут, в общем, все было близко к правде, даже массаж, только в подавляющем большинстве случаев он был не основным видом деятельности, а приложением к основному. По принципу «пойдем в баню, заодно и помоемся».
Мать знала, но ни о чем не спрашивала, обходя молчанием острые углы. Глаше уже стукнуло двадцать один, полное и окончательное совершеннолетие большая девица. Зарабатывала она отлично, помогала матери деньгами, в редкие выходные драила квартиру и таскала сумки из магазина. И только один раз Алевтина отчетливо высказала все, чего боялась и о чем думала в разговоре с Лелей. Та приехала под Новый Год проведать их, привезла подарки. Олег не смог, приехали коллеги по бизнесу из Москвы, надо было ублаготворить, обиходить. Лельку отпустил с трудом, она была нужна тут, рядом, принимать гостей, но жена уперлась мы обещали. И так она там одна, ни о чем не просит, ничего не требует, все сама да сама.
3. ПРИТЯЖЕНИЕ СУДЬБЫ. ЛЕЛЯ И АЛЯ. ВЕЧЕР ВДВОЕМ
Аля и впрямь ничего не просила. Не потому что ей было ничего не нужно, а потому что это ей было очень сложно. Она категорически это не любила. Заставлять, уговаривать, объяснять, доказывать. Ей казалось, что если любишь, если действительно любишь то увидишь, что плохо человеку, и где ему не так, а где все хорошо. И сам придешь и поможешь. Тем, чем можешь, на что и впрямь способен и силы есть. Она (вполне справедливо, кстати) полагала, что большинство проблем в отношениях нынешних Homo Sapiens кроется в невнимании к другим и завышенности ожиданий. Все исходят из себя. Из того, что они сами хотят и требуют, а когда им это предоставить не могут обижаются. Но другой не всегда в состоянии соответствовать хотелкам даже самых своих любимых людей. Разные бывают ситуации.
Она связывала эту глухоту с тем, что люди в массе своей разучились смирению, терпению и милосердию. Эти качества воспитывались только верой, прагматический разум их не терпел. Противопоставив когда-то природу и рассудок сказкам о душе и вере в чудеса, общество утратило главный стержень своего существования. Вступив в схватку за право живого существа самому решать свою судьбу, оно докатилось от подлинной борьбы до пустых лозунгов о правах человека, которые оно изобретало во множестве, по поводу и без. Оно, это общество, не видело и не хотело видеть, как эти лозунги постепенно обращают людей в существ, примитивнее порой даже животных. Права человека, став квинтэссенцией оголтелого эгоизма, превратились из святых истин в орудие для внедрения тирании.