– Сразу товарищем обзываешься. «Скорой» не надо, ты бы лучше чаю сообразил. А еще лучше – кофе.
– Николай Андреевич, зовите меня по имени, – несколько смущенно предложил дхар. – «Скорой» и вправду не надо, мы как раз из госпиталя.
– Его на самом деле зовут Фроат, – сообщил Келюс, закуривая сигарету. – Он из древнего и великого народа дхаров, репрессированного в годы культа личности.
Дед никак не отреагировал на эту реплику, еще раз внимательно посмотрел на Фрола, потом на внука, покачал головой и сел в кресло.
– Валидол, – шепнул Николай, хорошо знавший старика, – на письменном столе...
– Не надо, – возразил Лунин-старший. – Я так посижу. Фрол... или Фроат, как лучше?
– Все равно, – махнул рукою дхар. – Как больше нравится.
– Так вот, Фроат. Расскажите, пожалуйста, что с вашей рукой, и что у этого защитника Зимнего с его... Даже не знаю, как назвать эту часть тела...
Фрол постарался рассеять опасения Николая Андреевича, упомянув о госпитале и об экстрасенсе Варфоломее Кирилловиче, для убедительности добавляя неизменное «в карету». Дед слушал молча, не открывая глаз, затем вновь покачал головой и, с трудом поднявшись, направился на кухню варить кофе.
– Силен, – заметил Келюс. – Фрол, взгляни, много на столе валидола осталось?
– Одна штука, – сообщил дхар, – и две пустые упаковки, елы.
Кофе пили на кухне. Николай, заявив, что уже выздоровел, добрался туда без посторонней помощи и с удовольствием принялся смаковать ароматный напиток, доставляемый знакомыми деда прямо из Бразилии. Его попытка поведать обо всем случившемся была пресечена в корне, и рассказывать было велено дхару. Фроат, в нерешительности почесав затылок, принялся не особо складно, с упоминанием «елы» и той же «кареты», излагать события прошлой ночи, сбиваясь, путаясь и все более смущаясь. Но старик слушал очень внимательно, то и дело подливая Фролу кофе и качая головой.
– Ясно, – констатировал он, когда дхар, наконец, выговорился. – Раскололи армию... Недурно им историю партии преподавали! Ну что, рады? За Корнилова, за родину, за веру?
– Ну, дед! – не выдержал Келюс. – Во-первых, не волнуйся. А во-вторых, что ты о Врангеле, да о Корнилове? Мы же не белогвардейцы!
– А кто? – глаза старика блеснули.
– Мы за свободу, – не особенно уверенно ответил внук.
– А ваш этот... Президент?
– Он... он тоже за свободу, – еще менее уверенно сообщил Келюс.
– Стыдись! – отрезал дед. – Историк, а мелешь чушь! Это гимназисты были за «свободу», и то недолго. Сразу ставь вопрос – какой класс стоит у власти! Эти, твои... Они-то знают, да вам пока не говорят...
– Ага! – загорелся внук. – Лучше, значит, танки, колхозы-совхозы, Гулаг, Афганистан и ГПУ?
– Еще не знаю, – мотнул головой Лунин-старший. – Пока не с чем сравнивать. Хотя могу догадываться. Трое уже погибли, вас, раненых, по сути, бросили. Мы своих раненых не бросали.
– Нас не бросили, – вяло возразил Николай. – К нам даже Президент заходил... И телевидение...
– Бросили! Итак, снова победа на крови – как раз то, в чем нас обвиняли. При штурме Зимнего мы потеряли тоже немного – шестерых. Лиха беда начало! Безоружные люди против танков – красиво и безопасно... тем, кто за их спинами. И хорошо, если те трое в самом деле погибли в бою, а не как-нибудь иначе...
Внук порывался возразить, но вдруг вспомнил окровавленное тело в синей куртке и промолчал.
– Все! – заключил дед. – Переодеваться и отдыхать. Фроат, я дам вам чистую рубашку, эту надо постирать. Я тоже полежу, не хочу быть четвертым в этом списке... победителей.
Весь следующий день Лунин-внук отдыхал, стараясь поменьше двигаться и ограничив свою активность телевизором и газетами. Эйфория победы, захлестнувшая эфир, как ни странно, не очень радовала.