— Мам!? — говорю я, и мы все спускаемся с небес.
— Держись! — кричит мне мама.
— МАМА!
И мы врезаемся.
* * *
— С днем рождения! — кричали родители в тот знаменательный день, неожиданно напав на меня на завтраке. Это было самое скучное внезапное поздравление в истории вселенной.
— Спасибо, — пробормотала я.
Мы покинули конвой на три месяца раньше задуманного, наблюдая как он исчезает из поля зрения, пока мы ускоряемся прочь все быстрее, быстрее, быстрее. Мы все еще были в восьми неделях от новой планеты, восьми долгих
неделях в корабле, который начинал немного вонять, несмотря даже на то, сколько раз фильтровался воздух.
— Подарки! — воскликнул отец, размахивая руками над завернутыми коробочками на столе.
— Ты бы
* * *
Шум во время столкновения с землей настолько оглушителен, что кажется просто невозможным.
Корабль проламывает себе путь сквозь деревья, разнося их в щепки, а затем бьется о землю с таким резким ударом, что я налетаю головой на пульт управления, и боль врывается в нее. Однако я все еще в сознании, достаточном, чтобы услышать, как корабль разваливается на куски, достаточном, чтобы услышать каждый удар, лязг и скрежет металла, пока корабль оставляет на болоте огромный шлейф, достаточном, чтобы почувствовать как корабль снова и снова переворачивается. Это значит, что крыльев у него больше нет, и все в кабине валится на потолок и обратно на пол. Затем в кабине корабля появляется трещина, в которую врывается вода с болота, но мы снова переворачиваемся.
И мы замедляемся.
Кувырки прекращаются.
Скрежет металла оглушителен, и главное освещение отключается, когда мы делаем еще кувырок, незамедлительно меняясь на мелькающие аварийные огни.
А кувырки все прекращаются.
Прекращаются, пока.
Корабль полностью не останавливается.
И я все еще дышу. Голова идет кругом и болит, а я болтаюсь вниз головой, пристегнутая к сиденью.
Но я дышу.
— Мам? — зову ее я, оглядываясь вокруг. — Мам?
— Виола? — слышу я.
— Мама? — я стараюсь вывернуться туда, где должно быть сиденье мамы.
Но его там нет.
Я разворачиваюсь еще.
Вот она, лежит посреди потолка, ее кресло оторвано от пола.
И то как она лежит там.
Лежит там вся переломанная…
— Виола? — повторяет мама.
И от ее голоса моя грудь сжимается словно кулак.
* * *
— Завтра великий день, Шкипер, — сказал мой отец, входя в машинное отделение, где я заменяла охладительные трубы. Это было одним из миллионов дел, которое мне придумали родители за последние пять месяцев, чтобы держать меня занятой. — Мы наконец-то начнем входить на орбиту.
Я защелкнула последнюю охладительную трубу. — Восхитительно.
Он помолчал. — Я понимаю, что для тебя все это было нелегко, Виола.
— Даже если и так, какое тебе дело? — выпаливаю я. — У меня особо выбора не было.
Папа подошел ближе. — Хорошо, чего ты в самом деле боишься? — он задал тот же вопрос, что и Брэдли, поэтому я взглянула на него в ответ. — Боишься того, что мы можем там обнаружить? Или просто перемены тебя пугают?
Я тяжело вздохнула. — Никто, похоже, никогда не задумывался, что случится, если окажется, что мы возненавидим жить на планете? Что, если небо слишком большое? Что, если воздух воняет? Что, если мы будем голодать?
И что, если воздух пахнет медом? Что, если там так много еды, что мы разжиреем? А что, если небо настолько красивое, что мы не сможем работать, потому что всегда будем заглядываться на него?
Я развернула и закрыла контейнер с трубами охлаждения. — Ну а что, если все это не так?
— А если так?
— А если нет?
— А если так?
— Ага, так мы точно решим спор.
— Разве мы не для того тебя растили, чтобы в тебе жила надежда? — говорит отец. — Разве не в этом был весь смысл соглашения твоей прабабушки стать наблюдателем корабля, чтобы в один день ты смогла жить лучшей жизнью? Она была полна надежды. Я и твоя мама полны надежды. — Он был достаточно близко для объятий, если бы я того захотела. — Почему ты не можешь разделить ее с нами?
Он смотрел на меня так заботливо, обеспокоенно, как же я могла рассказать ему об этом? Как я могла сказать, что ненавижу даже звучание этого слова?
Надежда. О ней все только и говорили на корабле конвоя, особенно, когда мы приближались к цели. Надежа, надежда, надежда.
Например, — Я надеюсь, погода там хорошая. — Говорили люди, которые самой погоды-то никогда не видели, только в симуляционных видео.
Или, — Я надеюсь, там интересная дикая природа. — Слышала от людей, которые кроме Скампуса и Бампуса, котов с Дельты, больше животных не видели. Десять тысяч замороженных овечьих и коровьих эмбрионов я в счет не беру.
Или еще, — Я надеюсь, коренное население дружелюбно. — Эти слова всегда произносятся со смехом, ведь там не должно быть никаких коренных жителей, по крайней мере, в соответствии с показаниями глубинных космических зондов.
Каждый надеялся на что-то, говоря о грядущей новой жизни и о том, что он надеется получить от нее. Свежий воздух, неважно, что значат эти слова. Настоящая гравитация вместо той поддельной, что постоянно выходила из строя (хоть и, несмотря на то, что любой ребенок старше пятнадцати скажет, что когда она ломалась, было очень весело). Все неохватные пространства, что у нас будут, все новые люди, с которыми мы познакомимся, когда пробудим их от сна, полностью игнорируя то, что сучилось с первыми переселенцами, суперуверенные в нашей более совершенной экипировке, благодаря которой ничего плохого не сможет с нами случиться.