Было радостно думать, что он убедился в своей правоте: в отношениях с женщиной все может быть чистым и возвышенным. Важно любить, остальное – приложится.
Чувства существуют не сами по себе, они питаются жизнью, как дерево питается соками земли. Измельчает жизнь, и любовь останется без пищи, угаснет. И, наоборот, когда чувства крепнут, растут, стыдно быть маленьким человеком.
С особой силой ощущал он это, думая об Ольге.
Чем дальше он был от нее, чем безрадостнее становились мысли, тем увереннее он думал о том, что рано или поздно будет счастлив. И только с Ольгой.
В конце концов он пришел к выводу, что надо ехать туда, где она живет, а там видно будет.
Долго ли собраться в путь двадцатишестилетнему холостяку, у которого почти нет вещей, у которого неуживчивый характер, которому надоело ругаться с редактором из-за каждой запятой?
Ему не привыкать жить в неуютных номерах, самому готовить обеды и стирать белье. Студенческое общежитие научило всему.
Валентин включил чайник, накрыл на стол и сказал себе: «Не ной».
ГЛАВА ВТОРАЯ
Лариса не поспевала за шедшим впереди Олегом. Отстань она, остановись, он не заметит, не обернется. Она тяжело дышала сквозь стиснутые зубы, слабела с каждым шагом и не могла поднять руки, чтобы придерживать муфту. Показалось, что кости стали мягкими и гнутся. Муфта упала. Лариса с трудом выпрямила подкосившиеся ноги.
К горлу подступила тошнота. Лариса, закинув голову назад, старалась не дышать. Олег что-то говорил, она не могла разобрать слов, и оттого, что голос его был тревожным, растерянным, она повеселела. Олик рядом – значит, все хорошо… Все равно, хорошо… хотя и не хорошо. Очень хорошо. Замечательно.
Думать было больно. Она подняла голову и увидела Олега. «До чего нелепо! – промелькнула ясная мысль. – У него ужасное настроение, а тут еще я с глупым обмороком!»
Силы возвращались к ней. Держась за стену и опираясь на руку Олега, она сделала несколько шагов, пошатнулась, но не остановилась. Октябрьский ветер, летящий с реки, продувал улицу, как трубу.
– Какой чудесный ветер, – проговорила Лариса. – Взлететь хочется.
Но что случилось? Наверное, это от волнения, усталости и голода: ведь она не обедала; до летучки отвечала на письма юнкоров, а вот вычитать ответы после машинки не смогла. Строчки прыгали перед глазами. Она сжимала голову руками, терла лоб. После летучки, на которой выступил Максимов, она почувствовала себя еще хуже, хотелось увидеть Олега, а он не появлялся.
Вечером ее вызвал Полуяров, усадил на диван рядом с собой и прямо спросил:
– Что у вас с Олегом творится? Нервные бы какие-то оба.
– Что творится? – обиженно ответила Лариса. – Жениться нам пора.
– В каком смысле пора?
– Во всех смыслах, Павел Павлович.
– Я вот почему об этом заговорил, – осторожно сказал Полуяров. – Что бы там с тобой ни случилось, держи себя в руках, пожалуйста. Привыкай. Сгодится на будущее.
Ларисе было неприятно, что посторонний человек обо всем догадался.
– Вам легко говорить, – жалобно произнесла она, – а я растерялась от разных…
– Зря, – Полуяров помолчал и повторил: – Зря… Ты почему, извини за неподходящее выражение, нюни распустила?
Он был прав, и она промолчала.
Только вечером, когда в редакции уже никого не было, Олег зашел и нетвердым шепотом сообщил.
– Иду к шефу. Уточнять меру наказания. Как и следовало ожидать, Максимов пожаловался куда полагается. Шеф испугался и решил кончить дело побыстрее. Я каяться не намерен.
Она провела ласковыми пальцами по его шевелюре, распутала пряди густых русых волос, прошла с ним до кабинета редактора; оставшись одна, упала на диван и, приложившись щекой к холодной клеенке, разрыдалась. Выплакавшись, она ходила по комнате, думая о том, о чем догадывалась только сама, о чем пока никто не знал.