Генка ужасно зол на эту публику и считает, что они его обманули. В прошлом году он крестился, но мыться каждый день не перестал.
Генка моется, на первом этаже ухает музыка и пляшут люди, время все идет, и в моем желудке одна кишка предъявляет иск к другой,
– Саша, – говорю я, – сходи за ужином. Но культурно. Без мордобоя.
Саша идет за ужином, Генка моется, а Башка сидит посереди комнаты и ноет:
– Ходжа, слышь. Ходжа! Посмотрим, что в дипломате!
– Иконы, – говорит Генка, выходя из ванной.
– Спорим, что книжки, – говорю я.
– Дай откроем!
– Зачем тебе?
– Ну, понимаешь, – мнется Генка, – на меня эти буддисты навели порчу. Ночью не сплю. Мне одна бабка в церкви посоветовала на иконы чаще глядеть.
– Нечего тебе в дипломат лезть, – возражаю я, – вон, иди вниз и покупай, сколько надо. Я там в холле киоск видел: лежит иконка Богоматери и даже написано: "Богоматерь Владимирская. Хорошо очищает прану".
– Это все не то, – говорит Генка, – мало ли на чем эти иконки напечатаны! Их, может быть, на таком оборудовании печатали, на котором раньше стряпали карманный справочник атеиста. Они так тебе прану очистят, что сразу в лапы бесам попадешь. А художник, который их рисовал, он, может, вообще к Белому дому в 1991‑м ходил.
– А чего плохого? – говорю я. – Или он к Белому дому в 93‑м должен был ходить?
– Никуда он не должен был ходить, – объясняет Генка, – истинный православный не должен иметь дела с сатанинским государством. В армии не должен служить, налогов не должен платить и к их должностям не иметь никакого отношения. Вот так живут праведные люди.
– Здорово, – говорю я, – прямо "синяки".
– Дурак ты, – говорит Башка, – а истинная икона, которая до раскола, она знаешь как помогает? Если от нее щепочку съешь, то ни один "калаш" тебя не возьмет.
– И вправду. Ходжа, – поддакивает сзади Генка, – открой ящик, не жлобствуй!
Ну, открыл я дипломат, ключа у меня не было, я булавкой поковырялся и открыл. В дипломате пять книжек, одна старее другой. Таких старых и на свалках‑то не встретишь. Вовчик ухватился за книжку и стал смотреть. Аж язык высунул от усердия.
– Да ты вслух читай, – просит его Генка.
– Да тут по‑английски.
– А вон Шариф у нас образованный, – говорит Генка.
Ого! Образованный! С третьего курса выперли, так уж и образованный!
Взял я книжку и стал читать.
Вдруг – бац! Треск, шум, посереди нашего номера какой‑то парень вываливается из шкафа, и тут же гаснет свет.
Мы, естественно, разбирать не стали – Генка хватает "макар", я "ТТ" – и мы начинаем по этому парню в темноте очень ловко палить. Все, думаю, шерстяные.
Парень лежит и не шевелится.
– Сматываемся, – говорит Генка.
– Да погоди ты, – говорю я, – никто ничего не слышал.
Действительно. В ресторане идет большой праздник, даже на третьем этаже пол вздрагивает, и какие‑то охламоны под хеви метал – бух! Бух! Наш с Генкой дуэт на волынах никто и не услышал.
Тут – стук в дверь, и входит Башка, с кастрюлей в руках.
– Принес, – говорит, – макарон. А вы чего, ребята, без света сидите?
– Лампочка, – говорю, – разлетелась.
– А это, – спрашивает Башка, – кто лежит под столом?
– Сейчас узнаем, – говорю я. Щупаю провод и зажигаю бра на кроватью.
– Ого! – удивляется Вовчик.
На полу лежит парень, свернувшись, как цыпленок в яйце.